Пока я мучилась от нехватки ясности, Анечка по-прежнему страдала от дефицита секса. Интимная жизнь в ее браке все больше напоминала трагикомедию. Хотя для самой Анечки трагичного было куда больше, чем смешного. Вадим, как и любой мужчина со стеклянным самолюбием, никогда бы не сознался в том, что у него проблемы с потенцией. Поэтому свое нежелание заниматься сексом с любимой женщиной он мотивировал то усталостью, то плохим самочувствием, то просто отсутствием настроения. Постепенно близость в их отношениях стала событием, которое по редкости можно сравнить с календарным праздником. «И то, знаешь, праздники теперь случаются чаще», – заметила как-то Анечка в ответ на это сравнение. Но если ее мужа подобный расклад вполне устраивал, то саму Анечку – ни в малейшей степени.

Я ее вполне понимала: на мой взгляд, отношения, в которых нет секса, вряд ли заслуживают названия брака – даже если паспорта обоих людей аккуратно проштампованы в ЗАГСе.

– Ну, конечно, если ты решила остаток жизни посвятить усмирению плоти и подвижничеству – то это вполне подходящее начало. Но при чем здесь брак? – спросила я Анечку при очередной встрече под запах кофе.

Анечка только вздохнула:

– А что делать? Заводить любовника? Но ты же знаешь: при всем желании лгать у меня получается хуже, чем вышивать крестиком. А вышивку я последний раз практиковала в пятом классе.

– А для развода ты еще не созрела?

– И не думаю, что созрею. Кроме секса, в браке есть и другие удовольствия.

– О да, мы это проходили! Попытки забить на свои желания – самый короткий путь в ад! Вот скажи честно: ты готова так прожить всю жизнь?

Анечка не ответила, но ее лицо отразило такую гамму эмоций, словно она надкусила пирог, начиненный тараканами.

– Ломать – не строить, – выдала она наконец. – Мне уже тридцать.

– В двадцать пять ты сказала бы то же самое, – поморщилась я.

Сколько бы лет не было русской женщине, она говорит о своем возрасте исключительно с приставкой «уже».

Тем временем Инопланетянка воплотила в жизнь принятое при свечах решение и ушла от Димки, забрав с собой, в лучших хипповских традициях, только рюкзак с одеждой и две любимые книги Ошо. Димка долго не мог поверить в этот факт, звонил ей по нескольку раз на дню – то уговаривая, то угрожая. А когда она сменила номер, стал пробивать пространство нам с Анечкой, задавая один и тот же вопрос: «Когда она вернется?»

Постоянного жилья в Москве у Инопланетянки не было, как и денег, чтобы его снять. Прикинув свои финансовые возможности, что вылилось лишь в подсчет долгов и дыр в карманах, она созвонилась с друзьями в Одессе. Когда-то вместе со старшим братом она прожила там больше года и перезнакомилась с кучей людей своей же породы – не отягощенных ни стабильным доходом, ни глобальными карьерными планами, но чьи квартиры всегда были открыты для «вписки» и музыки.

Один из таких давних приятелей по одесским кухням в телефонном разговоре поинтересовался – занимается ли Инка по-прежнему контактной импровизацией?

Аренда предложенного ей зала в местном ДК составляла пятьдесят долларов в месяц. Набрать группу предложил тот же инициативный приятель, который жаждал переубедить свою сестру в том, что она не умеет танцевать.

Организовать тренинг в Одессе оказалось куда проще, чем в Москве, где Инка долго и робко пыталась предложить свои услуги среди изобилия танцевальных клубов и тренинг-центров. Маленькая провинциальная Одесса оказалась абсолютно неизбалованной в этом смысле.

Сработала ли Золотая тетрадь или за решением уйти от Димки протянулась цепочка совпадений, в любом случае через неделю мы провожали Инку на поезд Москва – Одесса.

– Весь секрет чуда – вовремя посмотреть в нужную сторону, – заметила Ася, когда поезд тронулся.

«Дорогая моя, мне так много хочется сказать тебе, что я, наверное, опять ничего не скажу.

Мне невероятно трудно даются письма, потому что каждое слово отстает от мысли на десяток миль.

Здесь теплая и влажная зима, и земля дышит почти мартовской свежестью.

Я живу на квартире у матери моего старого друга и даю уроки контактной импровизации в одном из ДК, пытаясь поймать за хвост давнюю мечту.

Но поймать за хвост мечту совсем не сложно. Куда труднее удержать ее – хитрую вертихвостку. Об этом я и не подозревала раньше, когда сама ходила на занятия по КИ и танцевала. Мне казалось, что танец – это высшая концентрация творчества: это и язык, и движение, и бесконечная спонтанность. И каждый шаг чреват новым открытием. Думала, что начну вести эти занятия и моя жизнь сразу наполнится радостью: я стану сама как воздушный шар, который не только парит в небе, но еще и тащит за собой целую связку других людей.

Знаешь, дорогая, все не так просто.

Я веду группы дважды в неделю; собирается от семи до десяти человек.

От моего дома до ДК – две остановки на трамвае, и я обычно прохожу их пешком. ДК с виду очень похож на старые советские кинотеатры в провинциальных городках, и мне иногда кажется, что его фасаду остро не хватает афиш, приглашающих посмотреть кино про красноармейца Сухова и Черного Абдуллу. Там прохладный холл, в котором пахнет линолеумом. А на вахте всегда сидит суровая старушка с вязанием и провожает меня взглядом советского контрразведчика. Ее роль абсолютно бессмысленна, поскольку в ДК нет пропускной системы. Поэтому я воспринимаю нашу вахтершу как живой манекен, призванный сохранить антураж этого места.

В танцевальном зале – паркет, станки и много зеркал, которые расщепляют меня на множество мелких инопланетянок, у каждой из которых неаккуратная стрижка и испуганный взгляд. Меня гораздо легче принять не за преподавателя, а за еще одну ученицу. Скажу по секрету: бессменная бабушка-вахтерша так и думает.

После первой недели занятий как-то вечером, когда я сдавала ей ключ от зала, она приняла его и что-то пробормотала себе под нос.

– Что-что? – переспросила я, так как мне послышалось, что обращаются ко мне.

– И скажи вашей учительнице, чтобы сама приходила за ключом, а не гоняла девчонок. Или ты ее сестренка?

– Дочка, – ответила я, чтобы снять подозрения с себя самой.

Мои ученики – чудесные ребята, которые абсолютно не умеют двигаться, но не подозревают об этом, как и все. Труднее всего приходится с бывшими бальниками – у меня их двое. Тела профессиональных танцоров заточены под движения определенного рода, и сломать эти шаблоны труднее, чем объяснить квартирной хозяйке причину просрочки квартплаты. Я призываю их фантазировать с движениями, а они, едва услышав вальс, выполняют стойку гончей и идут наматывать круги. «У меня рефлекс! – оправдывалась девочка. – Слышу эту музыку и не могу двигаться иначе». Правда, один раз мне удалось сбить их с этой схемы, продемонстрировав, что даже вальс можно танцевать по-разному. Я нагнулась к ногам, взялась руками за щиколотки и в виде такого кренделя начала выписать вальсовые круги. Эта несложная при известной гибкости демонстрация их впечатлила. На том занятии мы совместно изобрели десяток новых способов танцевать вальс. Пожалуй, это был пик моей преподавательской карьеры.