— Они и немцам не сделали!

— Немцы с этим не согласны.

— Мы с ними тоже!

Давид вцепился себе в волосы. Крайнев рассмеялся. Затем достал из кармана кисет, набил трубку.

— Невеста вышивала? — спросила Соня, с любопытством рассматривая красивый кисет.

— Просто знакомая.

— Знакомым так не вышивают! — не согласилась Соня. — Могу я спросить?

— Разумеется.

— Чем будете заниматься у немцев?

— Заготовкой продуктов.

— Работники нужны?

— Хорошие.

— Мы будем хорошо работать!

— Так у вас есть дело! — сказал Крайнев, выпуская дым. — Два яйца за снимок…

— Никто не фотографируется! — сердито сказала Соня. — Дорого! Голодаем…

— Снизьте цену.

— Немец запретил! Тот самый, что вешал плакат. Это фотограф, он берет яйцо за снимок, а нам велел брать два. Цену снижать нельзя, поэтому все снимаются у немца. К нам приходят, когда он уезжает в округ. Приходят редко — люди предпочитают подождать день-другой. Вы сегодня первый и, наверное, единственный клиент.

«Классический пример недобросовестной конкуренции! — подумал Крайнев. — С антисемитским душком…»

— Что умеете делать, кроме фото? — спросил.

— Я окончила мединститут, стажировалась как хирург, — печально сказала Соня. — Диплом получить не успела.

— Почему не работаете в больнице?

— Немцы запрещают евреям лечить! Даже к пленным не пустили!

— Здесь есть пленные? — удивился Крайнев.

— Лагерь в совхозном дворе за городом… — вмешался Давид. — Человек двести.

— Уже меньше, — вздохнула Соня. — Их почти не кормят и совсем не лечат. Там было много раненых. Недалеко от Города шел бой на дороге, там их взяли…

Крайнев молча докурил, встал. Давид сбегал в чулан, принес слегка влажные снимки. Крайнев сунул их в карман.

— Присмотрите за конем! — попросил, выходя во двор.

Соня вышла проводить.

— Спешите? — спросила за порогом.

Крайнев бросил взгляд на часы:

— Нет.

— Тогда расскажу. Немцы, заняв город, нашли и арестовали несколько коммунистов. Затем согнали жителей на стадион — смотреть на расстрел. Рядом с коммунистами поставили Яшу…

— Кого?

— Яшу Соркина. Наш городской дурачок. Его отец рисовал на щитах афиши к кинофильмам, а Яша разносил их по городу. Он высокий, сильный, только ум как у трехлетнего. Все время улыбался. Встретишь, спросишь: «Яша, фильм хороший?» — «Ха-а-роший!» — отвечает. У него все были «хорошие»… Безобидный дурачок, его даже дети не трогали. Он стоял у стенки рядом с коммунистами и улыбался — не понимал, что происходит. Немец в черном мундире заулыбался в ответ и скомандовал…

Крайнев молча пошел к калитке, Соня не отставала.

— Чей это костюм? — спросил Крайнев, берясь за щеколду.

— Мужа.

— А Давид?

— Это мой брат, младший. Ему только девятнадцать. После школы окончил курсы, работал в быткомбинате фотографом. Когда все ушли, забрал аппаратуру и материалы домой, все равно бы растащили. Здесь такое было! Магазины грабили, из учреждений мебель выносили… Власти-то нет… Немцы, как пришли, велели все вернуть. Кто не подчинится, угрожали расстрелять. Мы не подчинились.

— Где ваш муж?

— В армии. Мы учились вместе, только он на два курса старше. Военврач третьего ранга. Поженились перед войной, через неделю его мобилизовали… — Соня смотрела на него умоляюще.

— Я вернусь через час, — сказал Крайнев, открывая калитку. — К этому времени все вещи должны лежать в телеге, а вы — сидеть рядом. — Ничего громоздкого с собой не брать — одежда, обувь, ценности. Возьмите медицинские инструменты и лекарства, фотоаппарат и материалы…

Соня встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

Танк полз прямо на него. Саломатин отчетливо видел смотровую щель механика-водителя, содранную ударом снаряда краску на корпусе под башней, блестящие стальные траки. С траков летели вперед комья земли. Рева мотора, грохота выстрелов и лязга гусениц он не слышал.

«Оглох! — понял Саломатин. — Контузило…»

Он хотел откатиться с пути движения танка, но тело не повиновалось. Он рванулся изо всех сил, но остался недвижим. Танк тем временем подполз совсем близко, нижняя кромка днища проплыла над лицом Саломатина, и стальная махина закрыла для него свет. Стало совсем темно. Саломатин ждал, что танк пройдет дальше, и он снова увидит небо. Но над ним по-прежнему было темно — танк остановился. Саломатин явственно ощущал запах бензина, жар, исходящий от двигателя. Жар становился все сильней, вот уже все тело его охватил огонь. Саломатин замычал, пытаясь стронуть с места отказавшееся повиноваться тело, и ощутил на своем лбу прохладную ладонь.

— Лихоманка у вас, таварыш камандир…

Саломатин узнал голос Артимени, вестового. Открыл глаза — над ним по-прежнему было темно. Он с усилием поднял руку — ладонь ощутила прохладный металл. Это не танк. Сеялка. Единственное укрытие от солнца и дождя на совхозном дворе. Под ее железным днищем вчера прятались трое раненых. Остался он один.

Саломатин скосил взгляд. В рассветном полумраке были видны лежавшие прямо на земле тела спящих бойцов. Это мехдвор. Плен…

Артименя исчез и вскоре появился с пилоткой в руках. В пилотке была вода — холодная, с явственным запахом бензина и солидола. Воду пленные берут из большого бака, предназначенного для технических нужд. До войны его использовали для мойки техники. Другой воды здесь нет…

Артименя поднес край пилотки к губам Саломатина, дал ему глотнуть, затем зачерпнул воду рукой и щедро омыл Саломатину лицо и грудь. Стало легче. Саломатин тихо поблагодарил, Артименя вздохнул и пристроился рядом — досыпать. Саломатину не спалось. Шея ныла, но рану уже не рвало и не дергало, как несколько дней назад. Просто горело огнем, и это было хуже всего. День-другой — и его погрузят в телегу. В полукилометре от мехдвора есть старый скотомогильник, трупы возят туда. Когда дно заполняется, немцы заставляют присыпать ряд землей — чтоб не так воняло. Иногда трупы лежат незасыпанными неделю. Семь дней он будет смотреть застывшими глазами в небо. Или глаза выклюют птицы? Надо будет попросить бойцов, чтоб кинули лицом вниз…

Первых убитых их полк оставил на пути к Городу. Погибших было так много, что никому в голову не пришло хоронить. Бросили на дороге, как и сгоревшие грузовики. После того как налетевшие пикировщики вкупе с истребителями в пять минут разгромили колонну, Саломатин оказался старшим по должности. Командир полка, начальник штаба, комбаты один и два — все погибли вместе с большей частью полка прямо в машинах. Саломатина более всего поразили убитые бойцы, сидевшие плечом к плечу в кузовах грузовиков. Прошитые очередями авиационных пулеметов, они ничего не успели понять. Саломатин увел уцелевших бойцов в лес и там пересчитал: четыреста тридцать семь человек. Из них три молоденьких лейтенанта, военврач, пожилая женщина из мобилизованных, интендант третьего ранга Брагин. Интендант и вывел их к полковому складу боеприпасов — они не доехали каких-то пять километров. У склада их ждала батарея трехдюймовок под командованием пожилого седоусого капитана. Он сумрачно выслушал рассказ Саломатина.