Нэнс унесла ее испорченную одежду и, вернувшись, начала расчесывать спутанные волосы хозяйки. Время от времени девушка принималась цокать языком, как делала всегда в минуты огорчения. Одна задругой высвобождаемые горничной из испорченной прически шпильки с тихим звоном отправлялись в черную лаковую коробочку, стоявшую на туалетном столике.

К первой влажной салфетке на краю кувшина с водой успела присоединиться вторая, когда громкий стук в дверь заставил сердце Виолы забиться быстрее. В зеркале за спиной отражался Лео. Нельзя было не заметить, как сверкают его глаза и сжимаются зубы. С того момента как она видела его в последний раз, он, казалось, так и не смог успокоиться.

На ее глазах он яростно молотил какого-то человека кулаками — и, возможно, забил того до смерти. В его движениях ощущалась сила, но одновременно холодный расчет и точность.

Виола внимательно посмотрела на своего спасителя. Он был настолько же грязным, помятым и окровавленным, какой только недавно была она сама. Однако даже это не портило четкие и мужественные черты его лица: Лео походил на античную статую, только что извлеченную из земли. И она испытала точно такое же чувство, какое должен был ощутить любой, открывший подобное сокровище: желание наслаждаться этим великолепием.

Он принадлежит ей… по крайней мере, хотя бы сейчас.

— Нэнс, можете идти. — Виола смочила чистую салфетку и встала. Ее халат тяжелыми складками упал вокруг ее ног. Щелчок дверного затвора возвестил о поспешном уходе горничной. — Извольте сесть.

Она взяла Лео за руку и подтолкнула к небольшому креслу, с которого только что встала. Он на секунду напрягся, но послушался.

Виола провела салфеткой по его лбу, стараясь действовать как можно осторожнее.

— Ваши слуги живы?

Осколки стекла рассекли ему щеку в нескольких местах.

Как это было и у нее, из-за потеков крови раны казались гораздо более серьезными, чем на самом деле. Единственной серьезной травмой оказался глубокий порез, который протянулся вдоль его скулы, словно след от когтя кошки. Правда, было видно, что утром у него под глазом проявится синяк.

— Да, слава Богу!

Он чуть поморщился, когда салфетка скользнула по самому крупному порезу. Его зеленый глаз зажмурился, и от его края по щеке пролег лучик морщинок.

— Сломанная рука и ножевая рана, которую придется зашивать, — это самые крупные неприятности. К счастью, большинство лакеев в нашей семье — ветераны Королевского эфиопского полка. В драке от них пользы больше, чем от их лондонских собратьев.

— Вот как?

Виола сделала шаг назад, чтобы оценить результаты своих трудов. Она наклонила голову набок и стерла последний след около его уха, позволив своим пальцам на несколько секунд задержаться на его щеке. Ткань салфетки цеплялась за чуть отросшую за ночь щетину.

— А я гадала, почему большинство ваших лакеев и грумов — африканцы.

— Мой дядя был одним из их командиров. Им всем было обещано солидное вознаграждение, но только на словах. Когда он вернулся с войны, то сразу подал в отставку и теперь старается найти работу своим подчиненным.

Виола провела большим пальцем по его щеке, с трудом справляясь с желанием наклониться и поцеловать его рану, словно он — малое дитя… или ее возлюбленный. Ему пора было бриться: из-за темной щетины на его щеках появилась синеватая тень. Кажется, час уже гораздо более поздний, чем ей казалось, ведь в театре его внешний вид был безупречен.

Лорд Леонидас отнял у нее салфетку и встал. Одной рукой он взял ее за подбородок, приподняв голову так, чтобы удобнее было рассмотреть ее лицо. Чуть сузив глаза и явно не удовлетворившись результатом, оттянул воротник ее халата, открыв плечо и почти всю грудь.

Виола прикусила щеку изнутри, чтобы не улыбнуться.

— Милорд, вы опять оказались значительно выше моего колена.

— Что?

При виде его недоумения она не выдержала и рассмеялась.

— Да уж, ужасно смешно, миледи.

Лео усадил ее в кресло и принялся оттирать засохшую кровь с ее плеча с таким видом, с каким гувернантка приводит в порядок непослушного и испачкавшегося подопечного.

— Ваш дядя — противник рабовладения?

— Самый решительный. — Он намочил следующую салфетку и продолжил свою работу. — Никакого сахара. Никакого рома. Никакого хлопка. Ездит повсюду и раздает памфлеты. В прошлом году даже оплатил издание мемуаров своего секретаря.

— Похоже, ваш родственник — человек весьма достойный.

— Это так. — Лорд Леонидас бросил салфетку в тазик и ласково поцеловал ее все еще влажное плечо. У Виолы сразу так перехватило дыхание, что, казалось, она больше никогда в жизни не сможет вздохнуть снова. — Но к сожалению, ужасный зануда.

— Почти все реформаторы такие.

— Мы с вами пара неблагодарных насмешников.

— И нас ждет ад. Я уже много лет это знаю. И потому полна решимости как можно полнее насладиться этой жизнью.

Виола ухватила его за лацкан фрака и, притянув к себе, приподняла голову, подставляя губы для поцелуя. Ей необходимо было ощутить его тепло, его уверенность, его силу. И это было гораздо важнее, чем сохранять самообладание.

Он напрягся, не поддаваясь ей, а потом поднял руку и обхватил ее кисть. Она вздрогнула, когда он убрал ее пальцы со своего фрака, а лорд Леонидас вдруг застыл, взирая на ее запястье, придерживая ее руку так бережно, словно это была пойманная бабочка.

— Этот синяк у вас давно, не так ли?

Он нахмурился, осторожно проведя пальцем по яркому пятну, которое браслетом охватывало ее руку чуть выше запястья.

— Н-нет. Это с той ночи, когда те люди…

— Но его оставили не они. — Его голос вдруг зазвучал гневно. — Это сделал я.

Его палец продолжал скользить по синяку, словно его можно было стереть без следа.

У Виолы защипало глаза от слез. Она снова судорожно вздохнула, борясь с желанием разрыдаться. Если сейчас начнет плакать, то остановиться уже не сможет.

— Простите.

Это слово гулко прокатилось по всему ее телу такой же мощной и теплой волной, как недавно выпитый ею бренди.

— Ерунда! Спасибо за то, что спасли меня.

Его глаза ярко блестели. Секунду оба — и голубой, и зеленый — казались одинаково печальными. Виола прикусила нижнюю губу, пытаясь понять, чем было вызвано его раскаяние. Оно казалось чересчур сильным для такого пустяка, как небольшой синяк.

Лео подавил ярость, которая накапливалась в его душе весь этот вечер. Сегодня Виола не нуждалась в спасении. Это нападение было совершено на него. Он не мог определить точно, было ли оно предостережением или же кузен действительно хотел ему серьезно навредить, но в любом случае во всем виноват был именно он. Во всех ее ранах. И то, что он оставил на ней еще и свою отметину, только усиливало отвращение к самому себе.