— Я, пожалуй, прочту завещание, — сказал майор.

— Конечно, конечно. Не торопитесь.

Мортимер откинулся в кресле и сцепил пальцы на пухлом жилете, словно намереваясь вздремнуть, но не отрывая при этом от майора цепкого взгляда. Майор встал.

— Я почитаю у окна, там светлее, — пояснил он. От большого окна, выходившего на площадь, его отделяла всего лишь пара футов, но это расстояние создавало хотя бы иллюзию уединения.

Завещание Берти занимало всего лишь полторы страницы. Все его имущество отходило его любимой жене, и он просил своего брата взять на себя обязанности душеприказчика, чтобы снять с нее бремя забот в эти непростые дни. Существовал сберегательный счет, созданный для Грегори и других внуков, которые могли появиться на свет позже. Также было сделано три благотворительных распоряжения: приготовительной школе отходила тысяча фунтов, еще две получили церковь, в которую ходил Берти, и церковь святой Марии в Эджкомбе-Сент-Мэри. Майор хмыкнул, видя, как Берти, который под напором Марджори давно стал примерным пресвитерианином, на всякий случай налаживает отношения с Всемогущим. Дочитав, он принялся читать сначала, чтобы убедиться, что не пропустил ни абзаца. Потом он лишь притворялся, что читает, пережидая, пока утихнет смятение.

В завещании не было никаких указаний касательно отдельных предметов. Об этом упоминалось в одной строчке: «Моя жена может распоряжаться моими личными вещами по своему усмотрению. Она в курсе моих пожеланий на этот счет». Туманность этой фразы никак не сочеталась с остальным текстом завещания; в этих нескольких словах майор увидел и капитуляцию брата перед женой, и скрытое извинение перед ним самим. «Она в курсе моих пожеланий», — прочел он снова.

— О, чай. Спасибо, Мэри.

Мортимер прервал свое деликатное молчание, когда вошла худенькая секретарша с позолоченным подносом, на котором стояли две фарфоровые чашки чая и блюдце с двумя сухими бисквитами.

— Молоко свежее?

Приглушенный шепот демонстрировал, что пора бы Петтигрю закончить с чтением и перейти к делу. Майор неохотно отвернулся от окна.

— Нет ли здесь пропусков? — спросил он наконец.

— Это полный текст, — ответил Мортимер. Было видно, что он не собирается сгладить неловкость ситуации и помочь майору прояснить интересующий его вопрос.

— Как вы знаете, существует вопрос с охотничьими ружьями нашего отца, — сказал майор, чувствуя, как лицо его багровеет, но намереваясь идти до конца. — Все знали, что в случае смерти одного из нас ружья должны были быть вновь объединены в пару.

— А-а, — медленно произнес Мортимер.

— У меня создалось впечатление, что в завещании Берти должны были содержаться указания на этот счет — как и в моем.

Майор уставился на Мортимера. Тот осторожно поставил на стол чашку, сцепил пальцы и глубоко вздохнул.

— Как вы видите, — сказал он, — подобных указаний здесь нет. Я просил Берти быть максимально точным в том, что касалось любых ценных предметов, которые он хотел передать по наследству…

Его голос угас.

— Эти ружья нам передал наш отец, — сказал майор, стараясь держать себя в руках. — Перед смертью он сказал нам, что мы должны хранить эти ружья у себя, а затем вновь объединить их в пару для передачи следующим поколениям. Вы это прекрасно знаете.

— Да, так я представлял себе эту ситуацию, — согласился Мортимер. — Однако, поскольку отец отдал вам эти ружья лично, когда был болен, в его завещании нет указаний на этот счет, а следовательно…

— Но Берти должен был упомянуть об этом в завещании, — сказал майор и с досадой услышал в своем голосе просительные нотки.

Мортимер ответил не сразу. Он уставился на медный подсвечник, как будто искал подходящую формулировку.

— Мне практически нечего сказать на этот счет, — произнес он наконец. — Могу только заметить, что в некоторых случаях — в самом широком смысле — устранение одного из супругов от решения тех или иных вопросов может стать для некоторых пар проверкой на лояльность.

Он скроил заговорщическую гримасу, и майор услышал слабый отголосок пронзительного голоса Марджори, рикошетящего в гладких стенах конторы.

— Моя золовка… — начал он. Мортимер протестующе поднял руку.

— Я не уполномочен комментировать заявления клиентов и делать предположения, — сказал он. — Могу лишь сказать, что мне бесконечно жаль, когда мои руки так связаны и я не могу даже предупредить дорогого клиента, что ему, возможно, следует изменить завещание.

— Все знают, что это мое ружье, — сказал майор. Он ослабел от боли и ярости. — Оно вообще должно было быть моим — я ведь старший сын. Не то чтобы я когда-либо предъявлял Берти претензии, но он никогда не был охотником.

— Что ж, полагаю, что вам с Марджори следует дружески обсудить этот вопрос, — предложил Мортимер. — Уверен, что она что-нибудь придумает. Возможно, следует отложить ваше вступление на должность душеприказчика до решения этого вопроса.

— Я знаю свои обязанности, — запротестовал майор. — Я выполню волю своего брата вне зависимости от исхода данной ситуации.

— Конечно, я в этом уверен, — согласился Мортимер. — Но в случае, если вы подадите протест, возникнет конфликт интересов.

— Вы имеете в виду суд? — переспросил майор. — Мне бы и в голову не пришло так уронить имя Петтигрю.

— Что вы, конечно, — сказал Мортимер. — Было бы крайне неловко представлять в суде одну сторону семьи, выступающую против другой. Это не в традиции Тюкзбери и Тила.

Он улыбнулся, и майор заподозрил, что Мортимер был бы счастлив выступить в суде против него на стороне Марджори и использовать все доступные средства, чтобы одержать победу.

— Это немыслимо, — сказал он.

— Тогда вопрос решен, — заключил Мортимер. — Просто обсудите это с Марджори. Так мы сможем убедиться, что с вашей стороны не возникает конфликт интересов. Мне скоро нужно будет официально утвердить завещание, так что, если вы сообщите…

— А если она не согласится отдать мне ружье? — спросил майор.

— Тогда в интересах дела я порекомендую вам отказаться от выполнения обязанностей душеприказчика.

— Это невозможно, — сказал майор. — Я обязан выполнить свой долг перед Берти.

— Понимаю, понимаю, — сказал Мортимер. — Мы с вами люди долга, люди чести. Но мир изменился, дорогой майор, и я был бы негодным юристом, если бы не посоветовал в этом случае Марджори оспорить вашу способность выступить в данной роли.

Пытаясь говорить как можно деликатнее, он выдавливал слова изо рта, как выдавливают из тюбика остатки зубной пасты. На лице его застыло остекленевшее выражение человека, рассчитывающего, какая ширина улыбки будет уместна в данном случае.

— Мы не можем допустить, чтобы возникло даже подозрение в неблагородности наших намерений. Это вопрос ответственности, как вы понимаете.