По дороге заезжаем в лавку Монсанто, и тут ко мне приходит идея: что если взять Дэйва, взять Коди, поехать в хижину и провести прекрасные спокойные сумасшедшие выходные (как это?), когда же Монсанто слышит об этом, он тоже решает ехать, с приятелем-китайцем Артуром Ма, зацепим в Санта-Крузе МакЛира, съездим навестить Генри Миллера, и вот уже намечается очередная грандиозная веселуха.

На улице ждет «Вилли», я захожу в магазин за бутылкой, Дэйв разворачивается, сзади на матрасе Рон Блейк и на сей раз Бен Фэган, впереди я в своем кресле-качалке, день в разгаре, и мы опять мчимся по Прибрежному шоссе в сторону Коди, а за нами на своем джипе Монсанто с Артуром Ма, джипов уже два, а скоро как увидите прибавится еще пара – После обеда мы у Коди, там уже полно гостей (местные лос-гатосские литераторы и еще разнообразные люди, телефон звонит постоянно), Коди говорит Эвелин: «Погуляю пару дней с Джеком и с народом как в старые времена, а с понедельника начну искать работу» – «О’кей» – И мы все отправляемся в чудесную местную пиццерию, где на пиццу накладывают дюймовый слой грибов, мяса, анчоусов и чего душе угодно, я меняю в супермаркете чек, Коди забирает сотню, в пиццерии отдает ее Эвелин, и к вечеру оба джипа устремляются к Монтерею и дальше по той проклятой дороге где я так калечился, к устрашающему мосту через Рэтон-Каньон – Я уж думал никогда больше его не увижу. А вот же вернулся, груженый наблюдателями. Когда мы преодолели горную дорогу, вид каньона внизу заставил меня закусить губу от восторга и печали.

Все знакомо будто лицо на старой фотографии, хотя я уже на миллион лет укатился от всего этого выжженного солнцем кустарника на скалах, этой бессердечной синевы моря белопенно омывающего песок, этих желтых высохших русел, бороздящих мощные склоны, этих голубых далей долин, этого тяжеловесно ревущего месива – так странно видеть все это после нескольких дней круговерти маленьких человеческих рожиц и ротиков – Как будто у природы огромное гаргантюанское изъеденное проказой лицо, широченные ноздри, мешки под глазами и пасть готовая поглотить пять тысяч джипов и десять тысяч Дэйвов Уэйнов и Коди Поумрэев без сожаленья и печали – Вот она моя долина со всеми своими грустными очертаниями, провалами, вершиной Мьен Мо, сонными лесами под нашей высоко проложенной дорогой, и внезапно – бедолага Альф, вон он, далеко-далеко, пасется у изгороди кораля – И ручей скачет себе как ни в чем не бывало, даже белым днем голодный и темный в путанице трав и водорослей.

Коди никогда здесь не бывал, хоть и давно уже в Калифорнии, я смотрю он под впечатлением и даже рад что поехал прогуляться с нами и видит все это великолепие – Впервые за многие годы он опять как мальчишка, отпущенный с уроков, на работу не надо, счета оплачены, и ему остается лишь благодарно развлекать меня, глаза сияют – На самом деле после Сан-Квентина в нем появилось что-то неуловимо мальчишеское, словно тюремные стены вобрали в себя всю темную напряженность взрослости – На самом деле в камере, которую он делил с тихим бандитом, Коди каждый вечер после ужина склонял серьезную голову над ежедневным или по крайней мере черездневным письмом, полным философских и религиозных размышлений, к своей подружке Билли – На тюремной койке, когда гаснет свет и тебе не спится, хватает времени повспоминать мир и в полной мере оценить его прекрасность, если таковая существует (впрочем как пишет Жан Жене на исправительных работах всегда приятно вспоминать мир, а вот в тюрьме сложнее), в результате он не просто вытравил из себя всю горечь (и вообще всегда полезно на пару лет оторваться от алкоголя и усиленного курения) (опять же регулярный сон) но как бы вернулся в детство, эта неуловимая ребячливость, мне кажется, есть во всяком кто недавно откинулся – Стремясь жестоко наказать преступника, помещая его в строгую изоляцию, общество как раз позволяет ему накопить силы для новых свершений – «Черт меня побери, – приговаривает Коди глядя на утесы, плющи и мертвые деревья, – то есть ты хочешь сказать что провел здесь в одиночку три недели, я б не смог… ночью поди страшно… ты смотри-ка, мул там… вот это секвойи… напоминает старушку Колораду, ей-Богу, когда я каждый день угонял по машине и сваливал в горы с какой-нибудь хорошенькой школьницей» – «Ням-ням» – сочувственно замечает Дэйв Уэйн, пуча лихорадочные глазищи в которых сплошной ням-ням а также ябъюм – «Нет бы вам ребятки сгоношить сюда охапку школьниц, поразвлечься за приятным разговорцем», – расслабленно говорит Коди, и в голосе его грусть.

Джип Монсанто следует за нами как верный пес – Проезжая Монтерей, Монсанто успел позвонить Пэту МакЛиру, который с женой и дитем проводит лето в Санта-Крузе, и МакЛир уже тоже едет следом, в нескольких милях позади – Большой день Большого Сура.

Мы спускаемся с горы, переезжаем через ручей, и у кораля я, гордый, выхожу торжественно отпереть ворота и впустить машины – Трясемся по дорожке с двумя промятыми колеями и паркуемся возле хижины – И при виде хижины у меня сжимается сердце.

Вижу печальную хижину, которая почти как человек ждет что я вернусь к ней будто навсегда, слышу как мой чистенький ручей опять поет лично мне свою песенку, вижу все тех же соек – они ждут на дереве и быть может сердятся что я перестал оставлять для них лакомства на крыльце каждое Божье утро – И первым делом я бросаюсь насыпать им корм – Но народу слишком много, и птицы стесняются.

Монсанто, облекшись в уютное старье и предвкушая полные выходные вина и бесед в своей прекрасной хижине, снимает с гвоздей любимый топор и принимается за здоровенное бревно – Это полствола дерева, упавшего много лет назад, время от времени от него что-то отрубают, но сейчас он решил разрубить его пополам и еще раз пополам, а потом наколоть огромных дровин для костра – Тем временем маленький Артур Ма, у которого всегда с собой бумага и фломастеры, уже устроился в моем кресле на крылечке (причем в моей же шляпе) и рисует очередную картинку, он их выдает штук по 25 в день – Разговаривает, а сам рисует – У него фломастеры всех цветов, красный, синий, желтый, зеленый, черный, он изображает невероятные подсознательные завихрения и тут же зарисовки с натуры и все что угодно вплоть до комиксов – Дэйв перетаскивает свой и мой рюкзаки из «Вилли» в дом, Бен Фэган расхаживает вдоль ручья попыхивая трубочкой со счастливой улыбкой бхикку, Рон Блейк распаковывает стэйки купленные по дороге в Монтерее, а я уже срываю пластик с бутылочных горлышек так умело, как насобачишься лишь за годы уличных распитий на востоке и западе.

А туман все так же лезет из-за стен каньона застилая солнце, но солнце сопротивляется – А домик внутри, с уже разгорающейся печкой, все то же милое сердцу обиталище, отпечатавшееся в моем мозгу с резкостью хорошо наведенного фотоснимка – Все тот же папоротник в стакане с водой, и книги, и аккуратные ряды бакалеи на полках – Я возбужденно рад присутствию всей толпы, но есть в этом и скрытая грусть, и позже об этом скажет Монсанто: «В таких местах лучше бывать одному, правда? а когда толпа, как будто что-то оскверняется, то есть дело не в нас и не в ком-то лично… но в этих деревьях такая печальная прелесть, что их как будто можно оскорбить криком или даже просто разговором» – И это в точности выражает мои чувства.

Всей толпой мы топаем по тропинке к морю, а наверху – «Вот же сссукин сын этот мост, – говорит Коди с ужасом глядя вверх. – Кто хочешь испугается» – Но хуже всего для него, старого водилы, и для Дэйва тоже, автомобильный остов кверх тормашками застрявший в песке, полчаса они ходят вокруг качая головами – Некоторое время поболтавшись на пляже мы решаем вернуться сюда ночью с бутылками и фонарями и развести огромный костер, а пока пора возвращаться в хижину, жарить мясо и пировать, уже подъехал джип МакЛира, а вот и он сам, и его жена, красавица-блондинка в таких тугих джинсиках, что Дэйв бормочет свой «ням-ням», а Коди: «Да, вот это да, ух ты, эх, вот это да».