Все действо проходит перед зрителем без звука — точно в немом кино, никакого сопровождения — ни музыкой, ни голосом. Безлунная печаль северного города, бывшего еще недавно блистательной столицей империи, скользит по экрану, тая во мраке. Она окутывает ажурные решетки оград, вздыбленных коней на мосту, которых едва удерживают на скаку атланты. По вытянувшемуся пустынной стрелой проспекту женщина подходит к скульптурам на Аничковом мосту и, на мгновение остановившись перед ними, направляется к особняку, фасад и стены которого украшены изваяниями из темного камня — они мрачно смотрятся в воды Фонтанки рядом. Лиза хорошо знала этот дом — дом князей Белозерских совсем недалеко от того места, где когда-то жила и их семья. Женщина вошла в дом, поднялась по парадной лестнице, — никто не встретил ее. Пусто. Как и весь город, дом безлюден. На экране мелькают давно покинутые хозяевами мрачные залы дворца, некогда блиставшие роскошью: в окнах — разбитые стекла, в комнатах — расколотые зеркала. На украшениях потолка сбита и содрана позолота. Женщина подошла к окну в большом, пустынном зале с давно разобранным камином в стене. Перед ней — легендарные кони на Аничковом мосту, уходящая вдаль темно-серая лента Фонтанки со скорбно толпящимися по берегам остовами некогда богатых дворцов — кораблей. И снова все тает в тумане и мгле.

— Антонов, останови, — приказала Катерина Алексеевна киномеханику, в ее голосе отчетливо послышались слезы. — Сколько раз смотрю, никак не могу привыкнуть.

— Что это было? — ошеломленно спросила Лиза. — Я родилась в Ленинграде, но никогда не видела его таким. Вы были в городе после прорыва? — она имела в виду прорыв блокады, случившийся полмесяца назад. — Теперь так выглядит город?

— Что ты, девочка, — усмехнулась Белозерцева. — Теперь там намного хуже. А так было в тридцать седьмом, когда не стало твоего отца. Я думаю, ты узнала меня, — она обернулась к Лизе. — А я сразу догадалась, что ты дочка Гриши. Когда твой начальник Симаков рассказал мне о тебе, я не верила, что мы когда-нибудь свидимся, а вот пришлось…

— Так это вы спасли меня в сорок первом? — Лиза решила наконец задать давно мучивший ее вопрос.

— Да, я. Спасла — уж больно громко сказано. Я и себя не спасла, не то что тебя, — добавила она с горечью. — Что смогла, то и сделала. Опять же через Лаврентия. И, конечно, не задаром. Отсрочила — скажем, так. Но пока идет война — тебе нечего бояться. А там, — она махнула рукой, — еще неизвестно, кто доживет. И здесь, на фронте, и там, в Москве, — заметила она многозначительно.

— Мне мама говорила, что вы полячка? — спросила Лиза смущенно. — Родом из Кракова.

— Да, верно, из Кракова, — Белозерцева опустила голову. — Только я не полячка, я — из русской семьи. Моя девичья фамилия — Опалева. Род наш древний, известен еще от времен Ивана Грозного, но не знатный и обедневший. При царице Екатерине мой прапрадед участвовал с Суворовым в войне на территории Польши, там и получил поместье недалеко от Кракова. Деды мои служили в основном по военной части, но большого состояния не выслужили, — Белозерцева вздохнула. — Только ордена да раны на память. В генералы тоже не выбились, оба полковниками вышли в отставку. Обычные армейские служаки, все при солдатах, в гарнизонах, а в миру — провинциальные тузы. В столицах бывали не часто. Жили своим хозяйством, но как крепостное право отменили, тут и вовсе в долги скатились. Отец к началу Первой мировой войны драгунским поручиком служил, оклад небольшой — всего 120 николаевских рублей. Только что — фамилия да семейные традиции, а ими сыт не будешь. Матушка моя — и вовсе поповская дочь, Евтухова урожденная, собой была пригожа, вот и приглянулась папеньке. Да недолго прожила с ним — родила меня да померла в горячке. Он и оплакать ее не успел — услали на Кавказ усмирять восставших горцев, а затем — грянула война четырнадцатого года. Война — такая штука, она всех равняет, — Катерина Алексеевна грустно улыбнулась. — Раньше мой отец, ставший к тому времени капитаном, и помыслить не мог, чтобы водить дружбу с самыми блестящими офицерами империи, представителями знатных петербургских семейств. Но на войне важны не происхождение, не наследство, доставшееся от родителей, а совсем другие качества — смелость, отвага, способность быстро решать боевые задачи. Отец оказался очень толковым офицером. Он провел несколько удачных операций по разведке со своими драгунами и был отмечен начальством. Более того, он подружился со своим непосредственным командиром — князем Григорием Белозерским, блестящим петербругским франтом, командовавшим его дивизией. Отец стал вхож в кружок Белозерского, тот даже позволил называть себя просто Грицем. В конце пятнадцатого года, мой отец был смертельно ранен подо Львовом. Я помню, как приехала к нему в госпиталь со своей старой няней Глафирой. В то время мы жили в подмосковной деревеньке Савинки, где у Глафиры были родственники, — наше имение в Польше было захвачено немцами и разграблено. У отца началась гангрена, ему отрезали ногу, но гангрена развивалась. Мне сказали, что жить ему осталось несколько дней. Попрощаться с отцом мне так и не довелось — он умер, не приходя в сознание. Я осталась одна, совершенно одна на свете, без родителей, без средств к существованию. Мне было тринадцать лет. Встав на колени перед кушеткой, на которой лежал покрытый простыней отец, я тихо плакала, когда кто-то тронул меня за плечо, и я услышала незнакомый голос:

— Екатерина Алексеевна, примите мое соболезнование. Не отчаивайтесь, мы не оставим вас.

Белозерцева немного помолчала, справляясь с волнением, затем продолжила рассказ:

— Я повернула заплаканное лицо и увидела его, князя Белозерского. Наверное, мои несчастные родители, размышляя о моем будущем, желали мне более легкой судьбы, чем выпала им самим. Но они и представить не могли, что их дочь, провинциальная девица Катя Опалева, однажды станет княгиней Екатериной Белозерской. Каким я впервые увидела Грица?… Это был промозглый ноябрьский день. И он стоял передо мной в заляпанной грязью после скачки шинели с погонами, сдернув шапку, — с пышной шевелюрой темно-русых волос — и смотрел на меня с сочувствием и даже удивлением. Наверное, не ожидал, что у капитана Опалева уже такая взрослая и вполне миловидная дочь, «капитанская дочка», почти по Пушкину, — улыбнулась Белозерцева. — Гриц Белозерский был одним из самых завидных женихов империи в то время. Он, единственный сын княгини Алины Николаевны Белосельской-Белозерской, грандамы императрицы, должен был унаследовать после смерти матери огромное состояние. Он был, конечно же, приближен к императорской семье. В столице Гриц прославился громкими любовными похождениями, всегда принимал участие в гвардейских кутежах. И его самыми закадычными дружками считались великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов, женатый на Ирине, дочери великого князя Александра Михайловича. Говорили, что только этой троице удается рассмешить вечно мрачную царицу Александру Федоровну. Я хорошо помню их всех, — Катерина Алексеевна вздохнула, — мне довелось встречаться с ними в Париже уже после революции при куда менее приятных обстоятельствах. Дмитрий Павлович, по-романовски красивый и немного грустный, а Феликс… Феликс был так хорош, — она рассмеялась, — в него можно было влюбиться с одного взгляда и никогда уже не забыть, до самой смерти. С ними же подвизался и юный Гриша Голицын, твой отец, Лиза, — Белозерцева перевела на девушку блестящие от слез глаза. — С ним я познакомилась в тот же день, что и с князем Белозерским. Прапорщик Гриша Голицын, порученец командующего Алексеева. Я знала его таким, каким ты не видела никогда, разве что на фотографии.