Г-н Фристер, 38-летний архитектор, приходит к психотерапевту, чтобы справиться с классической мужской депрессией. Он, так сказать, мужчина в полном расцвете сил, успешен на работе, обладает приятной внешностью и прекрасным чувством юмора, но «почему-то несчастлив». И расставание с женщиной, которая «в третий и теперь уже последний» раз ушла от него после длительных отношений, – далеко не единственная причина. Первое время мы подолгу обсуждаем прошлые отношения Фристера. Он очень рассудителен, довольно самокритичен, но долгое время наши разговоры остаются чисто аналитическими и очень сдержанными.

Я пытаюсь найти другой подход и прошу его коротко охарактеризовать себя, записав важные черты характера на карточках. Фристер берет две карточки. На одной из них он записывает определения «сильный и креативный», а на другой «веселый и интересный». Мы коротко обсуждаем эти свойства характера и то, как они появились. Затем я переворачиваю обе карточки и прямо спрашиваю Фристера, есть ли у его характера другая, обратная сторона. Он моментально замирает. Его взгляд надолго останавливается на карточках, потом на мне, а затем уходит в пустоту. Наконец он тихо говорит:

– Вообще-то мне всегда нравилась меланхоличная музыка. – И быстро добавляет: – Но сейчас я такую уже не слушаю.

Я чувствую, что пока мы говорим о грустных песнях и об эмоциях, которые они вызывают, мы постепенно сближаемся. Пока Фристер вдруг не говорит:

– Но ведь я не ныть сюда пришел!

– Вы пришли как раз за этим! – возражаю я.

– Как это, «за этим»? – спрашивает он озадаченно.

– Мне кажется, что вам хочется пожаловаться. И я думаю, что вам нужно пожаловаться, тем более что долгие годы вы этого не делали, – я не хочу, чтобы он опять начал отрицать и обесценивать чувство грусти, которое стало теперь таким явным.

Фристер задумывается, а затем, колеблясь и с трудом выдавливая улыбку, говорит:

– Но тогда выходит, что я нытик!

– Именно, – говорю я.

Наш сеанс заканчивается тем, что на обратной стороне карточки (на которой написано «веселый и интересный») он пишет «я нытик». Это суровое определение помогает ему не вытеснять из сознания печаль, не приуменьшать ее.

– Есть еще кое-что! – говорит Фристер в начале следующего сеанса. И рассказывает, что в те редкие дни, когда его подруга задерживалась на работе дольше него, дома он не мог найти себе места, а отвлекался и успокаивался, только если принимался за работу.

После расставания он проводит больше 70 часов в неделю в офисе, остальное же время – в интернете.

– Может быть, у карточки «сильный и креативный» тоже есть обратная сторона? – спрашиваю я и указываю на карточки.

– Возможно… – бормочет он. – Иногда я совсем не креативный, а наоборот, довольно ленивый!

– Лени не существует. Лень – это либо отсутствие мотивации, либо подсознательный страх действовать! – цитирую я старую поговорку психотерапевтов. Порой приятно иметь в запасе парочку мудрых высказываний на такой случай. И вот Фристер уже рассказывает о своих страхах, и прежде всего о страхе одиночества.

В его семье было девять братьев и сестер, а к первой девушке он переехал прямо из родительского дома, поэтому он никогда не знал одиночества.

– Должен ли я написать на другой карточке, что я трус? – спрашивает он в конце сеанса.

– Если это действительно так… – говорю я.

После короткого колебания он пишет это слово на одной из карточек, а после сеанса забирает их с собой.

Причина существования мужской дилеммы заключается не только в сложном устройстве личности мужчины. Точно так же и внешние факторы вносят большой вклад в поддержание амбивалентности. Мужчине часто приходится быть то хладнокровным, то сопереживающим. Про обе стороны личности много говорится: в разных ситуациях поощряется или ожидается проявление качеств каждой из них. В некотором смысле мужская идентичность похожа на одеяло, которое каждый постоянно тянет на себя.

Если кратко резюмировать в немного упрощенном виде: в окружении мужчин поощряется проявление традиционной мужественности, в том числе и умение держать эмоции при себе. Начальник хочет иметь исполнительного работника. Партнер по теннису ожидает бодрого равного противника. Соседу необходима помощь в ремонте. Компания друзей ждет дельного разговора. Но никто из этих мужчин не хочет знать об эмоциональных потребностях других мужчин, о беспомощности перед лицом трудностей и в отношениях, о страхе перед другими людьми. Никто из мужчин не хочет знать о переживаниях других, потому что переживания других неизбежно напомнят об их собственных скрытых чувствах. Лишь некоторые мужчины способны выслушать других или сами рассказать о своих переживаниях.

Еще хуже обстоит ситуация у молодежи. В этой среде нетипичное для мужского пола поведение встречают открытая неприязнь, оскорбления и социальная изоляция. Психотерапевты, имеющие опыт работы с мальчиками-подростками, знают, что даже осторожная попытка заговорить о «слабой» эмоциональной стороне личности подростка тут же вызывает «гомосексуальные» подозрения. В глазах подростка выглядит абсолютно логичным и не подвергается сомнению предположение, что говорящий о своих чувствах мужчина «феминизирован», а значит, непременно гей. Недавно в одной весьма впечатляющей документальной телевизионной передаче я видел, как компания подростков «отучала» от страха некоторых ее членов с помощью различных испытаний на храбрость.

Примечательно то, что при этом ОБРЯДЕ ИНИЦИАЦИИ сама группа вполне ярко проявляла свои эмоции и оказывала активную эмоциональную поддержку испытуемому. Его вновь и вновь подбадривали преодолеть свой страх перед чрезвычайно рискованным маршрутом для паркура. Однако никому не пришло в голову позволить испытуемому ощущать вполне естественный и уместный страх.

Если мы сделаем еще один шаг назад в истории жизни и обратимся к детству, нам придется констатировать, что мужчины используют методы воспитания, которые уже в раннем возрасте закрепляют за сыновьями их гендерную роль. Авторы научных исследований соглашаются друг с другом: отцы поощряют манеру поведения и игры своих сыновей, если они соотносятся с гендерной ролью мужчины, в то время как нетипичное поведение наказывают. К отклонениям от гендерной роли в поведении своих дочерей они явно относятся терпимее. Еще более ощутимое воздействие на развитие ребенка имеет взаимовлияние мальчиков в раннем детстве. Уже в дошкольном возрасте ребенку приходится платить за нетипичные игры изоляцией от группы сверстников.