Они же впоследствии, а именно во время следствия, пытались сделать виновными исключительно Политковского и Путвинского и особливо Политковского, ибо он был покойник.

Впрочем, генерал-фельдмаршал Паскевич, как председатель военно-ссудной комиссии им в этом, Тараканову и Рыбкину, очень мало поверил. Не поверил им и император.

А начиналась грандиозная афера Александра Гавриловича очень скромно, крайне осторожно и чрезвычайно сложно, слишком уж хитроумно и трудоёмко. Это потом Политковский пришёл к гениальной простоте.

Вот что я имею в виду под сложностью, хитроумностью и трудоёмкостью его первой аферы на посту директора канцелярии комитета о раненых.

Тогда негласный лозунг Политковского был таков: «завышение расходной части».

В чём же заключался этот тайный лозунг, это исповедание веры начинающего мошенника?

Да, тогда титулярного советника Путвинского ещё не было в канцелярии. Товарищем директора был другой чиновник, формалист и честняга. Положиться на него Александр Гаврилович никоим образом не мог, и должен был всячески сторониться его. Опорой Политковского были тогда лишь Тараканов и Рыбкин.

В общем, тогда не было квартета, а было трио.

Так вот, в эпоху трио сложилось так, что в канцелярии комитета о раненых главенствовал принцип двойной бухгалтерии. Что сие означало? А означало то, что в финансовых документах, предназначенных для внутреннего оборота в военном министерстве, указывались одни нормы пенсионных окладов и инвалидных пособий, и это были завышенные нормы, слегка, но завышенные. А на местах инвалиды и отставники получали чуть меньшие пенсии и пособия, то, что и должны были получать.

Полученный в результате излишек доставался директору канцелярии.

Но, конечно, очень уж завышать оклады было опасно, это могло вызвать подозрения, поэтому барыш был не особенно велик, но он был. Усилия же при этом предпринимались совершенно гигантские, исписывались горы бумаг. Буквально.

Производилась фактически двойная работа. И надо было быть чрезвычайно внимательным, дабы в этой двойной бухгалтерии не запутаться. Тараканов и Рыбкин просто валились с ног.

Расписки же в получении денег фальсифицировались, либо попросту изымались из дела. Так что любая проверка пришла бы к убеждению, что отставник или инвалид получил на руки именно то, что ему причитается.

Все бы ничего, да слишком сложно, слишком трудоёмко, да и деньжат хотелось побольше заграбастывать. Тем более что эти операции производились ведь не с генеральскими пенсиями (это было чревато последствиями, ибо подлог легко мог быть обнаружен), а с пенсиями солдат и унтер-офицеров, а они были не такими уж и большими.

В общем, навар оставлял желать много лучшего. И когда в канцелярии комитета появился титулярный советник Путвинский, в аферистической деятельности Политковского произошёл самый настоящий переворот.

Им было бесповоротно решено перестать осторожничать (настоящие барыши ведь только там, где риск) и полностию отказаться от принципа двойной бухгалтерии, слишком сложного и не слишком продуктивного при этом, ибо даже сто тысяч рублей подобными приписками заработать просто немыслимо.

Требовалось что-то совершенно иное. И негласный лозунг «превышение расходной части» был раз и навсегда отправлен Александром Гавриловичем в самую несомненную отставку, а точнее говоря, был отброшен за полной ненадобностью.

Политковский со своей командой, усиленной прохиндеем Путвинским, двинулся к по-настоящему большим деньгам, к очень большим деньгам, к миллиону серебром.

Итак, на сцене военного министерства, выражаясь фигурально, появился квартет, истинно воровской квартет, с лихвою заменивший собою стыдливое трио грабителей в масках. И квартет заиграл; более того, он играл, не переставая, пока не рухнула сцена и не погребла его в обломках.

Когда император Николай Павлович ознакомился с первой частью рапорта Паскевича-Долгорукова, поданного, как и было высочайше приказано, 6-го февраля 1853-го года, то Его Величество стал рвать и метать в прямом смысле этих слов.

Император рычал даже как-то не совсем по-человечески как будто, так велико было на сей раз его бешенство (всё ж таки сын Павла Петровича), разбил об стену хрустальный графин и стакан, до крови укусил собственный палец, дёргал себя за изрядно поредевшие волосы, и всё никак не мог успокоиться.

Наконец в изнеможении плюхнулся в вольтеровское кресло, и, неизвестно к кому обращаясь, с нескрываемой горечью произнёс следующее:

«О! Как ужасно, что этот мерзавец, этот отвратительный выблядок помер! Я бы самолично казнил его, пойдя по следам Великого Петра! А прежде допросил бы как следует, вытряс бы из него напоследок гнилую душонку! Как следует вытряс!»

И прошептал, уже чуть ли не рыдая: «О! ужас. О! позор. Воры целыми десятилетиями гнездились и где!.. — в военном министерстве империи. Немыслимо!!!».

Потом Николай Павлович всё ж таки успокоился малость, сел к бюро и незамедлительно принялся за изучение второй части рапорта Паскевича-Долгорукого.

Его Величество ждали теперь гораздо большие разочарования. Государь Николай Павлович и представить себе, видимо, не мог, что воровская сага, с коей он знакомился, находится лишь в самом начале развёртывания.

Да, главные сюрпризы были впереди. И значит, впереди был целый каскад царских истерик.

Как только в канцелярии комитета о раненых появился титулярный советник Путвинский, Политковский довольно быстро близко сошёлся с ним, оценив в новом помощнике толкового опытного канцеляриста и необычайно сметливого пронырливого человека.

Путвинский довольно быстро обнаружил, что в канцелярии безраздельно царит двойная бухгалтерия и в приватной беседе с Александром Гавриловичем резко осудил её, но отнюдь не из моральных соображений. Он прямо заявил, что сия система слишком трусливая и малоприбыльная, и что надобно её отбросить.

Политковский поначалу держался, но в итоге аргументы, выдвинутые Путвинским, его окончательно сразили.

Титулярный советник убедил-таки директора канцелярии, что страшиться тому совершенно нечего, ибо можно абсолютно безнаказанно забирать из кассы деньги, которые выдавались под любой официально оформленный документ.

«Судите сами, любезный Александр Гаврилович» — горячо доказывал Путвинский — «все официальные бумаги (как то: свидетельства о лечении раненых, расчёты по увольнению, пенсионные документы, все необходимые справки, отношения, выписки) сосредоточены в ваших руках. И они совершив круг свой по различным канцеляриям министерства возвращаются к вам же. И потом вы же оформляете документы, сами их проверяете и сами себе вручаете на хранение. Чего же страшиться тогда? Разве что себя самого».

Ну как же было не сдаться после такой логически выстроенной атаки.