– Ну-и-как? – спросила Яна. – С-танисты? У-г-дала?

– Фиг-с-два! – Громыко тяжело вздохнул, – стал бы я вас пугать этой историей, кабы ларчик так просто открывался...

Пока мы кололи этих убогих да скаженных, прошла почти неделя. Тут мне опять Ванька Кокин звонит. Так и так, грит, следственная бригада создана межведомственная, с фээсбэшниками. Я, грит, в составе. Хошь, грит, и тебя включим, экспертом.

Ну я ему отвечаю: мол, спасибо, Ваня, пока не надо, но в честь чего буча-то? Раменский что, племянником Чубайса оказался? Почему бригада? Почему ФСБ? А он в ответ: Коля, тут серия. Наш Раменский – девятый покойник за два года. Всех валили по-разному, но всем на лбу эту буквицу резали. И еще – все терпилы по северу Подмосковья раскиданы.

Вот такие, в общем и целом, дела.

– З-н-чит, все-т-ки с-танисты? Ш-йка? Пр-блудные? Д-икие? Да? – У Яны в глазах зажегся профессиональный ментовский огонек.

– Может быть, может быть... Но даже в этом случае я бы вас не грузил, – Громыко снова разлил коньяк, но пить не стал. Покрутив в руках стакан, он решительно отставил его в сторону:

– Попросил я у Вани данные на убиенных и начал рыть. Все они очень разными людьми оказались, ну просто совсем разными! Тут тебе и бизнесвумен, и бухгалтерша, и дизайнер, и моряк дальнего плавания. Даже уголовник один затесался, рецидивист! Жили эти люди в разных городах страны нашей необъятной, друг с другом вроде не общались, однако всех их судьба в различное время привела в Москву, а затем – в Подмосковье, где они и закончили, так сказать, свой земной путь.

Троих перед смертью пытали, как Раменского, остальных просто убили.

– Совпадение? – высказал предположение граф, – или все же у этих несчастных господ и дам было что-то общее, объединяющее?

– А-ул-ики? У-лики-то есть? – вклинилась Яна.

– Слушайте дальше, – Громыко снова раскрыл папку, пошелестел бумагами. – Значит, по уликам: кроме буквы «г» на лбу и предположительно схожих орудий преступления – заточки, ножей каких-то чудных самодельных, тесака острющего, особо ничего и нет. Ну так, мелочи – там нечеткий след ноги, тут размазанный палец, в картотеке не значащийся... Глухо, короче. По заключению экспертов, убийц от трех до пяти человек. Необычайной физической силы люди и скрытные очень. Самое главное – ни одного свидетеля нет! Во всех девяти случаях никто ничего не видел, хотя одно убийство произошло вообще на оптовке в Талдоме, в туалете рыночного кафе! И официантки, и посетители видели потерпевшего, моряка того самого, дальнего плавания. И даже как он в туалет зашел, видели. А спустя минут десять его там и нашли – кишки наружу, дырка в сердце. И буква «г» на лобешнике.

– Ну не призраки же это все сделали! Чертовщина какая-то! – не выдержал Илья.

– Именно что чертовщина, Илюха! – Громыко скривился. – Теперь внимательно слушайте, к главному подхожу.

У всех потерпевших в биографии есть только два маленьких, ничтожных объединяющих эпизодика. В одна тысяча девятьсот восемьдесят замшелом году все они, все девять, работали в некоем пионерском лагере. На разных должностях, в разные смены, но работали! Это – раз!

И у всех у них за какое-то время до того, как они оказались в Подмосковье, в жизни начали случаться неприятности. Да чего там – неприятности, бляха-муха, жизнь начала рушиться! Конкретно, такая непруха навалилась – только держись! Это – два!

Громыко шумно выдохнул и опрокинул стакан. Пока он закусывал пряником, за столом царила напряженная тишина.

– М-да... – протянул наконец граф и покачал головой. – Дело и впрямь попахивает вмешательством потусторонних сил. А карта с отметками мест убийств у вас есть, Николай Кузьмич?

Громыко молча вытащил из папки и протянул Торлецкому пятнистый кусок карты Московской области, покрытый красными кружками и стрелками. Граф, Яна и Митя склонились над ним, разглядывая зловещий многоугольник.

– Лагерь... Пионерский лагерь... – задумчиво пробормотал Илья, что-то припоминая.

– Илюха, ты чего? – не понял отставной майор. – Да не ломай ты голову, мы весь этот лагерь проверили на сто рядов. Был, был там какой-то инцидент, дети в тайге пропали, с концами. Первое, что на ум приходит, – месть родителей. Но они, родители эти несчастные, тут ни сном ни духом! Во-первых, многих уже и в живых-то нет, кто спился, кто руки на себя наложил, кто в аварию попал, а во-вторых, у всех ныне живых алиби стопроцентное – не было их в Подмосковье в последние годы. Сто пудов – не было...

– Почему вы так уверены, Николай Кузьмич? – оторвался от карты Торлецкий.

– Да потому что все они живут в городе Иркутске и Иркутской области, – махнул рукой Громыко, и закончил: – И вот когда вся эта жуть мистическая навалилась на меня, позвонил я знакомцу одному, из бывших гэбэшных волков. Он консультантом в бригаду ту межведомственную вошел, кстати. Встретились мы, посидели, выпили. Я ему в общих чертах тему обозначил, а он мне в ответ: «Существуют вещи, ни объяснить, ни бороться с которыми мы не в состоянии. Этот случай – из такого ряда. Здесь чужая воля. И чужой разум. Лучше не трогать этого. Мы все воображаем себя охотниками, а на самом деле всего лишь улитки, что выползли на рельс. Поезд пройдет – и уцелеют лишь те, кто не успел залезть повыше. От остальных ничего не останется. Совсем. Понимаешь?»

И это не капитанчик какой-то, а целый отставной генерал Комитета государственной безопасности Советского Союза мне сказал, понимаете? Вот тогда-то я и напил...

– Точно! Точно – Иркутск!! – вдруг заорал Илья, вскакивая, – а лагерь назывался «Юный геолог», так?!

У Громыко вытянулось лицо:

– Ну, так... А ты-то отку...

– Я вспомнил! Вспомнил! – снова перебил его Илья. – Зава, ну, то есть Вадим Завадский, мне рассказывал перед отъездом в Лондон. Мы с ним тогда еще поссорились... Короче, Пастыри эксперимент проводили. Там, в Сибири, прорыв Хтоноса случился, так они несколько высших марвелов использовали, чтобы какой-то темпоральный перенос осуществить. Но чего-то там не сложилось или наложилось одно на другое... В общем, дети пропали бесследно.

– Мать-твою-в-три-бога-душу! – грохнул Громыко кулаком по столу. – Пастыри! Я так и знал, в-рот-пароход...

* * *

– Нет, ну не Пастырские это методы! – кипятился Илья, стуча кулаком по столу. – Они бы памяти лишили, в дурку определили или еще какую пакость сделали. А резать, измываться – тут Хтоносом попахивает. Гадом буду – кубло там, поблизости. Вот на что хотите поспорю...

Давно остыл самовар и опустела бутылка «Реми Мартин». В гостиной графа Торлецкого бушевали страсти.

– Мозги скрипят – аж слышно! – откомментировал происходящее Громыко.

– Только толку нету, – мрачно поддакнул Митя и тут же процитировал: – «Благородный муж собьет масло даже из воды».

Версий и гипотез за час напридумывали кучу, но все они не выдерживали критики. Самый простой и верный путь, позволяющий найти хоть какую-то зацепку в этом запутанном деле, предложил сам Громыко: