– Погоди… – Ромашин немного отстранил ее и удивленно переспросил: – Генерал Коваль? Дмитрий Викторович?

– Да, Саша, это мой сводный брат, у нас общий отец. Я сама узнала об этом недавно, когда началась заваруха с Гордеенко и Климовым. Мой отец – известный московский тележурналист, он приехал сюда снимать передачу о нашей доблестной милиции, а тут такое… Вот так я и узнала о его существовании и о том, что у меня есть брат.

– Да-а, дорогая, вот это сюжет! – засмеялся Ромашин, забирая у нее букет и наливая воду в трехлитровую банку. – Значит, у тебя не только любовник, у тебя и брат в органах? Удар по репутации!

– Как говорил мой покойный муж – как можно испортить то, что уже было испорчено до меня? Это твоя репутация теперь под угрозой – а ну как кто-то узнает о том, что ты, начальник ГУВД, спишь с Наковальней? – улыбнулась она, подходя и обнимая его сзади.

– Кто бы знал, как это приятно… – Он развернулся и подхватил ее на руки. – Как это нереально хорошо – держать в руках вот эту самую Наковальню… Идем в спальню, я соскучился по тебе.

– Так не бывает… – выдохнул Ромашин, растягиваясь на спине и укладывая Марину сверху, обняв обеими руками. – Не бывает, ты слышишь меня? Чтобы было так хорошо…

– А тебе хорошо? – сдувая с глаз упавшую челку, спросила она, и он перевернулся, ложась на нее:

– А то ты сама не знаешь…

Перевернув на живот, он начал гладить ее по спине, по ногам…

– Откуда у тебя татуировка? – погладив пальцами козерога на крестце, спросил он.

– Можно, я не буду тебе это рассказывать? – попросила Марина. – Мне неприятно…

– Конечно, если не хочешь… – Он поцеловал наколку, потом лег сверху, придавив Коваль к постели и найдя губами ухо. – Знаешь, что еще я о тебе слышал? – прошептал он, чуть сжав зубами мочку с серьгой.

– Подозреваю, что ничего хорошего… твои дружки очень любят копаться в моем белье, в моей постели, в моей жизни… и есть целое досье, составленное Гордеенко, а уж там-то много всякого наворочено. И что?

– И ничего, – захохотал Ромашин, обнимая ее и целуя. – Ни-че-го! Мне наплевать на это – я люблю тебя любую, слышишь? Ты моя единственная женщина, я могу орать об этом на городской площади, и все, что ты делаешь, для меня прекрасно.

– Так уж и все? – Она сползла вниз, и Ромашин вздрогнул и подался навстречу… – Так что ты молчишь? – прошептала Марина ему на ухо, когда все кончилось.

– Я тебя люблю – ты это хотела услышать?

– И это тоже…

– А ты?

– Не спрашивай… знаешь, я никому не говорила этого, только мужу… даже Хохол дождался от меня этих слов только через несколько лет, и то скорее из благодарности… С тобой почему-то все по-другому, не знаю… Я постоянно о тебе думаю, постоянно ощущаю тебя… Почему так?

– Потому что я тоже думаю о тебе. Давай пошлем все к черту и будем вместе, а? – Он приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза. – Я так хочу, чтобы ты никогда не уходила от меня, всегда была на глазах, рядом. Буду беречь тебя и любить, обещаю – никогда ты не будешь знать горя, любое желание твое выполню.

– Ты удивишься, но нет у меня никаких желаний, кроме одного – чтобы ты был со мной…

…С этого дня начались проблемы – Ромашин, правда, не говорил о том, как восприняли происходящее его сослуживцы, но вот Марининым людям все очень не нравилось. Но Коваль всегда ходила по краю, обостряла все до предела и только так была абсолютно счастлива.

Она зачастила на футбол, где постоянно присутствовал и Ромашин. Правда, футбола он не видел, постоянно смотрел не на поле, а на сидящую в ложе Марину. Она стала ускользать из дома, ловко отделываясь от Хохла, могла остаться ночевать у Ромашина. Женька бесился, но сделать ничего не мог – знал, что стоит только открыть рот и выказать недовольство, и Коваль запросто выставит его и из дома, и из своей жизни. Поэтому он терпел, сжав зубы, и старался держать себя в руках. Если бы не постоянные звонки Беса, до которого тоже доходили слухи о романе Наковальни с начальником городской милиции…

Разумеется, все кончилось грандиозным скандалом. Бес вызвал Марину на разговор и прямо при Вороне и Хохле отхлестал по щекам, зло бросив:

– Сука гулящая, быстро забыла, кто был твой муж! И кто ты есть сама! Под мента – это надо же! А ты куда смотрел?! – это относилось уже к Хохлу, мрачно кусавшему губы и старавшемуся не смотреть на Марину.

– Что я – сторож?

– А кто ты, на хрен?! – рявкнул Бес, шарахнув по столу кулаком. – Бабу удержать не смог!

– А ты сам попробуй ее удержи, если ей вдруг приперло! – заорал в ответ оскорбленный Хохол. – Что мне ее, к кровати привязать?

– А то тебе не доводилось! – ехидно ввернул Бес.

– А ничего, что я тут сижу и все слышу? – осведомилась Коваль, потрогав пальцами горящую от удара щеку, и Бес вызверился еще сильнее:

– Замолкни, на хрен! Лярва! Я научу тебя, с кем спать, а с кем – не стоило бы!

– Это не твое дело! Никто мне не указ!

– Я – указ! – отрезал он. – И… вот что – пошлю-ка я снимочки менту твоему, пусть полюбуется. С ним-то небось по-другому все? Как у людей?

– Пошел ты! Ему наплевать, что там у меня раньше было.

– Ему-то, может, и наплевать, – согласно кивнул Бес. – А вот начальство его вряд ли по головке погладит за связь с тобой, красючка моя дорогая! Слетит с работы белым лебедем твой подполковник. А ты решила, что теперь все можешь? Что Малыша нет больше, и сам черт тебе не брат? А то, что я скажу, тебе не важно? И что вход – рубль, а выход – два? Соскочить собралась? И кто тебя отпустит, скажи? Не-е-ет, дорогая моя девочка, никуда ты не дернешься от меня, покуда будешь нужна.

– Да? И что ты сделаешь?

– Я тебя, суку, в подвал запру у себя в доме, оттуда не выберешься. А мента твоего грохну, – спокойно пообещал Бес, и Марине стало по-настоящему страшно – он не бросал слов на ветер, всегда делал то, что обещал…

Коваль подняла на него глаза, вмиг наполнившиеся слезами:

– Не надо, Гриша… я тебя прошу – не трогай его…

– Ой, не могу! – закатился Бес, довольный произведенным эффектом. – Хохол, а ведь она за своего мента на все готова – что хочешь проси. Ведь ты этого хотел? Так на, забирай, она твоя.

– За что? – тихо спросила Коваль, глядя на Женьку во все глаза, не отрываясь. – За что ты со мной так?

– А ты? – с болью вывернул Хохол, не отвернувшись, выдержав. – Ты за что так со мной? Я больше жизни любил тебя, на все был готов, только чтоб со мной была… Как бобик дрессированный себя вел, только что тапочки в зубах не приносил – а ты? Сучка ты, Маринка, одно слово – лярва… – Он отвернулся к окну, чтобы не видеть ее лица, ее глаз, ее слез.

Ворон чувствовал себя здесь явно лишним, было вообще непонятно, зачем он тут, когда дело почти семейное.