— Клянешься ли ты перед своим народом отречься от себя самого и принять единственным своим благом благо светлейшей Альра’Иллы?

— Клянусь.

Толпа молчала.

— Клянешься ли ты перед ликом сиятельной Лувы беречь все благое, что есть в наших землях, и нести свет соседним, словом или клинком, если они погрязнут во тьме?

— Клянусь.

Златовласая Лува красовалась на центральном гобелене Светлой стены. Ее взгляд, казалось, не обязывал ни к чему, был полон кротости и любви… но ей не случайно всегда клялись первой.

— Клянешься ли ты перед ликами Милунга и Пала заботиться о процветании своего народа, о его единении, о крепости его семей? Защищать его от голода, болезней и недугов, преумножать его благосостояние?

— Клянусь.

Румяный вислоухий толстяк на горе подушек и косматый пироланг в лентах и бусах тоже не могли внушить подлинного страха. Это двое — бог процветания и бог семьи и дружбы — по праву звались Светлыми. Ино улыбнулся их изображениям и тут же почувствовал, как в ожидании следующих слов по тан бежит дрожь.

— Клянешься ли ты перед ликом Дараккара Безобразного вершить беспристрастный суд, вести справедливую войну, быть честным и с союзниками, и с друзьями, не дозволять себе малейшей лжи?

Дуан посмотрел на гобелен. Мужчина с бритой головой и третьим глазом на лбу — единственным зрячим, два других были слепыми, — взирал в ответ. Корона венчала чело так, чтобы металл не задевал обведенную алым глазницу. «Власть не затмит ясное око», так и никак иначе. Дараккар тоже был Светлым. Но все знали, что второй его глаз — на затылке, точно против первого, потому что когда-то, уродуя сошедшего к ним божьего сына, люди пробили ему череп насквозь. И отныне воскресший Дараккар видел всё.

— Клянусь.

Последняя клятва: Темным и Переменным богам, чьи изображения украшали две другие стены, не клялись. Клялись даже не всем Светлым, хотя раньше было иначе, просто с течением Приливов многое менялось. Время стало дорожать, церемонию сократили до нескольких главных клятв. И толпа взорвалась криками и аплодисментами, такими резкими и отчетливыми после тишины.

Венец, возложенный старой королевой, показался очень тяжелым, и вряд ли — из-за крупных самоцветов. Дуан улыбнулся; ему улыбнулись в ответ. Принцесса Розинда, занимавшая трон рядом с бабушкой, тоже улыбалась, но эта улыбка, кажется, не была настоящей. Когда вновь стало почти тихо, Дуан повернулся к толпе и поднял руку. Его приготовились слушать.

— Мне нечего сказать, кроме того, что я рад вернуться домой и постараюсь быть вам опорой. Завтра я отправляюсь в путешествие по нашим землям, дабы все, кто не верит еще в мое возвращение, увидели меня воочию. Но я не буду отсутствовать больше трех сэлт, а когда я вернусь… — Дуан улыбнулся, — начнется Сэлта Большого Отлива. Мне рассказали, что этот круг был хорош и щедр на урожай. Не ложь ли это?

Замолчав, он чутко прислушался и присмотрелся. От слуха не ускользнуло бы шептание, от зоркого взгляда — ехидное или недовольное переглядывание. Но все были спокойны и только по-гусиному тянули шеи, ожидая, что еще скажет новый король. Некоторые кивали.

— Славно, если так. В таком случае праздники у нас пройдут радостно. Остается только дождаться их и пережить так, чтобы потом не болела голова?

Многие, услышав это, одобрительно засмеялись, и Дуану стало чуть легче. Он понял, что только что прошел первое испытание из ранее ему неизвестных. Может быть… Железный был бы им доволен. Вот только очень давил на голову обретенный венец.

— Мы же обещали. Я обещал. Пойдем.

Дуан говорит, улыбаясь от облегчения, просто не может не улыбаться. Капитан жив. Здесь. И с ним всё…

— Ты прикован?

Легкое качание головой.

— Тогда вставай. Надо уйти побыстрее.

Ответ заставляет крепко сжать ключ в ладони.

— Вам не нужно было за мной возвращаться. Теперь.

Из коридора звучат отдаленная стрельба и тревожные, злые крики. Заслон пиратов прорвали? Проклятье…

— Дуан, прочь! — Голос Тайрэ, поначалу тихий, теперь привычно рокочет, как пушечный залп. — Уводи их. Зачем ты их притащил?

— Уходить? — Осмыслить услышанное просто не удается. — Только с тобой. Какого шан’ты…

Не заканчивая, Дуан делает несколько шагов вперед и пересекает порог камеры, но капитан все еще неподвижен, сидит спиной, странно сгорбленный. Его оглушили или дали ему какую-то отраву, поэтому он не совсем понимает происходящее, возможно, даже не узнаёт своих. Принц уверен в этом, когда сжимает широкое плечо, требовательно тянет наставника наверх и… наконец видит. Плечо Тайрэ, как ему и положено, переходит в руку, но рука заканчивается на уровне локтя. Дальше намотана окровавленная потемневшая тряпка. То же — на месте второй.

Пальцы сжимаются сильнее, из горла вылетает что-то, не похожее ни на хрип, ни на возглас, скорее такой звук издают захлебывающиеся. Тот, чью фамилию Дуан давно забрал, чтобы хоть что-то добавить к имени, медленно поднимает на него глаза.

— Теперь понял? Уходи.

Ярость заполняет всё изнутри, ее вкус — вкус гнили и крови. Дуан жалеет, что пару швэ назад оставил жизнь стражникам каземата, просто оглушив их. Но эта мысль — только вспышка, времени на нее нет. Он швыряет ключи в карман и тянет капитана за плечи вверх, сильнее и упрямее.

— Ты идешь со мной. В крайнем случае… — произносить это невыносимо, но он произносит, — тебя прямо сейчас пристрелят. Будет хуже?

Взгляды скрещиваются, как скрещивались клинки, — давно, бесконечно давно, ведь беглый принц больше не нуждается в уроках фехтования, а сам дает их юнгам. Дуан выдерживает пустоту блеклых глаз, глядит только упрямее, отчаяннее, злее. Сегодня он уже выдержал многое, но это — боль, гнев и безнадежность вместе — сложнее всего.

— Не будет. — Уголки обветренных губ капитана приподнимаются в улыбке. — Ты прав.

«Будет. Мне».

Но, не произнося этого вслух, Дуан рвет с пояса сразу два пистолета и первым идет к выходу.

На этот раз кошмар оборвался там, где и обычно. Дуан, открыв глаза, вцепился обеими руками в подушку. Пальцы сводило. Вокруг, казалось, роились десятки мелких нечистых духов шан’.

В сэлты, проведенные в путешествиях по Альра’Илле, новый король не видел вообще никаких снов. Возможно, он просто слишком уставал: от бесконечных разговоров то со знатью, то с простолюдинами, от таких же бесконечных попыток оставить хорошее о себе впечатление или хотя бы не ударить лицом в грязь. В целом, у него получалось. Вспоминались все уроки, как полузабытые дворцовые, так и новые — полученные в море и дальних странах.