Я взглянул на маму, стараясь не встречаться с ней взглядом. Посмотрел на отца.

– Хорошо… Я поругался с Лехой. Мы поссорились из-за девушки. Оказалось, решили оба встречаться с нашей общей знакомой. Так получилось… Еще на работе проблемы. Навалилось так все сразу, но ничего страшного, – тут я улыбнулся, разглядывая веки, ресницы, брови матери – смотрел куда угодно, лишь бы не встречаться с ней взглядом. Только бы не сорваться. Внутри меня все напряглось до предела. Я сжал вилку и налег на салат. Ни отец, ни мать к еде не прикоснулись. Мой неожиданный аппетит выглядел неуместно, уродливо. Две пары внимательных глаз следили за каждым моим движением, за тем, как я слегка зевнул, за тем, как хлебнул минералки, как понюхал настойку и сделал маленький глоток…

Мои автоматические действия, заставили их увериться, что я лгу, хотя я говорил чистую правду, обильно оросив семена недоверия, которые я так неудачно

посеял. Тишина становилась все напряженнее. Казалось, еще немного, и кухня взорвется. Воображение нарисовало бутылку наливки, разлетающуюся на множество осколков, брызги алкоголя, пачкающие стены и потолок темно-вишневыми кляксами. Хлеб распался на миллионы крошек, салат разбросало, как шрапнель, а сочные помидоры врезались в тела родителей, оставляя кровоподтеки на одежде, словно пули из «Томпсона» в гангстерском боевике Хемфри Богарта. Все происходило как при замедленной съемке – вязко, будто мы находились в желе. Но когда осколки воображаемого стекла уже готовы были впиться мне в лицо, пришлось увернуться, и тогда мой взгляд, пронзающий и беспощадный, невольно встретился со взглядами родителей. Я увидел все…

Вернуться в реальность заставил мамин голос.

– Почему ты не смотришь нам в глаза? Даня, скажи правду. Не мучай нас.

– Я никого не мучаю, я ем, – вырвалось у меня.

– Ты хочешь, чтобы я опять плакала? – подобные вопросы всегда были предвестниками грядущей бури.

Мама давила умело, и я делал все, чтобы соответствовать ее представлениям о хорошем сыне. Я молчал. Любое слово будет использовано против меня. Каждое оправдание, любое заверение будет воспринято, как ложь и еще одна выходка избалованного ребенка, мучающего родителей. В их глазах я хоть и не был драчуном и бездельником, но соответствовал смыслу, который они вкладывали в понятие «трудный ребенок».

– Даниил, мы разговариваем с тобой, а не со стенкой. Прояви хоть немного уважения к матери, – отец выдал свою коронную фразу. Так происходило всякий раз, когда я был не в силах продолжать общение. Теперь не зная, что делать, я глупо молчал и смотрел в одну точку. Лучше встать и уйти, но тогда я распишусь в том, что скрываю какую-то страшную тайну. Может, посмотреть им в глаза и больше не бояться общения? Узнать их секреты и расслабиться… Смогу ли?

– Не понимаю, в чем проблема. Я же сказал, что ничего страшного не случилось. Не верите – ваше дело. – Я резко встал, отодвинув стул. Хотел уйти, но отец крепко взял меня за руку, удерживая силой. От неожиданности я дернулся, инстинктивно повернулся к отцу… и моя клятва оказалась нарушена. Я сразу отвел взгляд, но этого хватило, чтобы я узнал то, чего мне знать не следовало…

Вот я и психанул. Скинул тапочки, сунул ноги в ботинки и выбежал из квартиры, не завязав шнурки.

– Данечка, куда ты? Сынок, постой! Объясни… – мамин голос, смешанный с плачем, еще долго преследовал меня. Лавочка под деревом в тихом сквере укрыла меня от посторонних взглядов. Что дальше?

Я пытался себя утешить, но не мог. Сирота при живых родителях.

Мама родила меня в восемнадцать. Отцу тогда было двадцать три, он крутил баранку, а мама училась в институте. Где и как свела их жизнь, не важно. Только один факт, который я разглядел в глазах отца, имел значение – они оба не хотели меня и не любили. Отец уговаривал мать сделать аборт, а та послушно кивала. Им негде было жить. По их рассказам, после моего рождения всем было несладко. Приходилось делить угол в коммуналке с отцовской теткой, родом он сам был из Подмосковья. Это теперь почти что Москва, и всем без разницы, откуда человек приехал, а тогда, поносимому словечком «лимита», да еще без собственного жилья, ему приходилось тяжко. А мать? Москвичка, попавшая из скромной, но отдельной квартиры в коммуналку, порицаемая родителями за недальновидность. Похоже, именно моя бабка по материнской линии настаивала на аборте, чтобы не получился «не пойми кто, не пойми от кого». Однако я родился. И своим рождением я должен быть благодарен совершенно посторонним людям, которые вразумили неоперившуюся парочку. Кто эти люди? Отцовская тетка, спавшая на полу ради него и матери, да еще неизвестные мне родственники, а может, и просто чужие люди, проходившие мимо по жизни, но неравнодушные к чужим проблемам.

Воспоминания о детстве были разрозненны и выстреливали из прошлого яркими мазками, будто кляксы с кончика перьевой ручки. Там были игры в детском саду, ненавистная манная каша, первый велосипед (его мне подарила соседка, когда ее сын ушел служить на флот), первое купание в реке с большим надувным кругом (тоже дар соседки), первый день в школе, первая двойка у доски… Обычные воспоминания обычного человека. Только я не видел там родителей. Ни мама, ни папа как будто не принимали участия в моем воспитании, хотя мы тогда уже жили в крошечной квартире. Но кому, как не им, заботиться обо мне? Если я играл, то или сам с собой, или с другими детьми. Если я катался на велосипеде, то опять же в компании другого мальчика и его мамы, но не моих родителей. Зимние прогулки на лыжах в парке – опять я один.

Когда же родители появились в моей жизни?

Первое воспоминание о нашем общем досуге было довольно странным. Я брел вдоль витрин огромного магазина, глядя на все товары снизу вверх, и по привычке взял руку рядом стоящего мужчины, который, слегка удивившись, внимательно посмотрел на меня.

«Я не твой папа», – улыбнулся великан, и тут подоспел настоящий отец.

Вместе с ним из глубины магазина появилась мама. Они забрали меня у дяди, явно испытывая чувство стыда за то, что оставили ребенка. Витрины вновь замелькали перед глазами…

Вспомнилось еще, как мы ходили в кафе – единственный раз. Потом не было даже «Макдоналдса». Запрещали без объяснения причин. А я ходил и облизывался на чужие игрушки из «хэппи мила», просил поиграть. И чаще всего мне отказывали. Так вот, то кафе мы выбирали очень долго. Как мне тогда казалось, ходили бесцельно по улицам, не решаясь никуда зайти. Почему? Зачем? Мне никто не объяснял, просто ставили перед фактом и дальше тянули за руку. Наконец мы зашли куда-то, сели за стол. Но радости не было, только напряжение на лицах родителей. Будто они мучили сами себя, а не хотели провести выходной весело. Я наблюдал, как взрослые читали меню и говорили официанту причудливые слова, а я сидел и молчал, думая, что так и должно быть. Потом вспомнились бабушкины похороны, как продавали дачу – теперь я проводил все каникулы в каменных джунглях…

Ощущение покинутости не оставляло меня.

Всегда и всюду один. Я сам по себе, а родители сами по себе. Мы были настолько далеки, что им было все равно, как я учился, хотя учился я и хорошо.