звукам деревенской глуши» [Тургенев 1960-1968а, 7: 189]. Эта полнота природы в сюжете не обретает себе аналога: из пассивного единения с миром природы героя вырывают его жизненные невзгоды и дела. Этическая и политическая оценка смирения также находится в центре рассказа «Постоялый двор», напечатанного в 1855 году. Рассказ трактует смирение с тонкой, но убийственной иронией. Аким, главный герой, – трудолюбивый крепостной, организовавший небольшое прибыльное дело – постоялый двор; различные персонажи спекулируют псевдорелигиозным понятием смирения для оправдания классовых различий, отбирая у Акима его постоялый двор, как только выясняется, что земля (как и сам Аким) изначально принадлежала помещице. В обоих произведениях Тургенев исследует и в итоге развенчивает мнимые добродетели покорности и безответности перед ударами судьбы. И речь не о ценности и благодати созерцательного диалога с миром природы как таковых – они являются неотъемлемой частью творчества Тургенева и его взаимодействия с миром. Созерцание мира природы может подарить ощущение полного и спасительного покоя. Речь тут о том, как читатель и персонажи переходят от эстетического (безмятежного внимания к изумрудноголовой мухе или буйству летнего дня на природе в «Дворянском гнезде») к моральному: «природа» ли устанавливает людям порядок для жизни? Должны ли мы руководствоваться законом сохранения сил? Должен ли Егор молчать и не жаловаться?

Есть и еще одна возможная трактовка финала «Поездки в Полесье» и этого перехода от озарения к диалогу. Общение с крестьянами часто приводит рассказчика «Записок охотника» в замешательство или осуществляет некое ироничное разрушение его стереотипов и эстетических фантазий. Нередко подобные контакты заставляют его вступать в конфликт с собственным привилегированным и двойственным в моральном смысле статусом. В «Бирюке» рассказчик остается на ночлег в избушке лесника, а потом сопровождает его при задержании крестьянина, незаконно валившего лес. Крестьянин заявляет, что вынужден был пойти на такое «с голодухи». Рассказчик хочет заплатить штраф и отпустить его. Лесник же говорит, что отпустить не может, и напоминает нам, что сам он (как и этот крестьянин) «тоже человек подневольный». Рассказ проводит нас от сострадания и заботы о природе (лесник разве не защищает лес?) к осознанию имущественных отношений и отвращению, которое охватывает и самого рассказчика. Лесник служит лесу или системе классового неравенства? Сюжет оставляет нас наедине с этими вопросами, не предлагая ответа.

Другие рассказы из «Записок охотника» предлагают нам схожие образчики повествовательных и моральных хитросплетений: в «Касьяне с Красивой Мечи» крестьянин-компаньон весьма бесцеремонно прерывает затянувшиеся грезы рассказчика и описание прекрасного леса в полдень, едва тот сформулировал, насколько «удивительно приятное» это ощущение, когда смотришь не шелохнувшись:

Удивительно приятное занятие лежать на спине в лесу и глядеть вверх! Вам кажется, что вы смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается под вами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно ясные волны… Вы не двигаетесь – вы глядите: и нельзя выразить словами, как радостно, и тихо, и сладко становится на сердце. Вы глядите: та глубокая, чистая лазурь возбуждает на устах ваших улыбку, невинную, как она сама, как облака по небу, и как будто вместе с ними медлительной вереницей проходят по душе счастливые воспоминания, и всё вам кажется, что взор ваш уходит дальше и дальше и тянет вас самих за собой в ту спокойную, сияющую бездну, и невозможно оторваться от этой вышины, от этой глубины… [Тургенев 1960-1968а, 4: 124][42].

Эти сны наяву охотника удивительно напоминают знаменитое сравнение Ральфа Эмерсона, наблюдающего «я» с прозрачным глазным яблоком:

Вот я стою на голой земле – голову мне овевает бодрящий воздух, она поднята высоко в бесконечное пространство, – и все низкое себялюбие исчезает. Я становлюсь прозрачным глазным яблоком; я делаюсь ничем; я вижу все; токи Вселенского Бытия проходят сквозь меня; я часть бога или его частица. И тогда имя самого близкого из друзей звучит для меня незнакомым и ничего не говорящим; брат ли он мне, хороший ли знакомый, и кто из нас господин, а кто слуга – все это ничтожные пустяки, глупые помехи. Я – возлюбленный красоты, ни в чем определенном не сосредоточенной и бессмертной. Среди дикой природы я нахожу нечто более для себя дорогое и родное, чем на городских и сельских улицах. В спокойном пейзаже, а особенно в далекой черте горизонта, человек различает нечто столь же прекрасное, как собственная его природа [Эмерсон 1977: 181–182].

Помимо отказа от «Вселенского Бытия» и «бога», достижение Тургенева в вопросе описания окружающего мира, которое в русском языке стоит особняком, заключается в том, как он использует в повествовании иронию, чтобы противостоять тому, что выглядит, вопреки уверениям Эмерсона в обратном, как себялюбие в просветленном единении с природой. Тургеневского рассказчика грубо возвращают с небес на землю и в человеческое сообщество, когда его крестьянский спутник Касьян пробуждает его от грезы, называя барином и вопрошая: «Для чего ты пташку убил?» Все иллюзии «спокойного пейзажа», где вокруг ни души и никто никому не «господин» и не «слуга», разрушены – пусть и изящно. Голос Касьяна выдергивает нас из мира всеспасительного духа в реальность сомнительной морали и культурного и социального разлада – можно сказать, мы вырваны из прозрачного глазного яблока и втиснуты в соринку совести, которая портит нам вид. Одинокий голос, звучащий из лона природы, подвергается переоценке, осмеивается или по крайней мере ставится под сомнение. Синтаксис перебивок и вопросов в рассказе подводит нас к непониманию того, как эстетическое наслаждение природой может столь беспечно соседствовать с охотой или же картинами нищеты и разрухи, свидетелями которых мы только что стали[43]. Как и в финале «Поездки в Полесье», задача здесь не в том, чтобы лишить нас удовольствия и глубокого умиротворения от мгновений созерцания, а в том, чтобы сделать их содержание для нас более многозначным. К. Бростром характеризует Тургенева как тонко разрабатывающего проблемы, но не ответы на них, что делает его чрезвычайно современным писателем, а также прекрасным летописцем наших сложных взаимоотношений с природой[44]. Одинокий скиталец, со времен Торо стоявший в центре американской литературы о природе, здесь уступает место бирюку, которому приходится общаться с крестьянами, вмешивающимися – что досадно – в его эстетические фантазии и напоминающими о других способах существования в мире природы. Это шаг в сторону иронии, но также и в сторону восхитительного усложнения наших взаимоотношений с тем, что мы вслед за Эмерсоном все еще зовем природой.

* * *

«Поездка в Полесье» – это рассказ столь полный аллюзий, настолько глубоко эмоциональный, так поразительно убедительный в изображении места,