Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не для твоих зубов это мясо, – сказал Григорий Орлов, и пудовый кулак его попал в зубы Потемкина, так что захрустело.
– Хороший пестик, только для другой ступки, – улыбнулся Алексей кривой улыбкой и ударил что есть силы ногой в пах.
Сыпнули искры из глаз, Потемкин свалился, и теперь уже в кругу братьев, лежа, он никак не мог защищаться от ударов ногами. Били в живот, били под ребра, текла изо рта кровь, хоть как ни закрывал лицо руками, пока удар в глаз носком и вовсе не отобрал сознание: сверкнули внезапно еще в глазах разных оттенков круга, и так же внезапно погасли; наступила ночь.
Он выхаркивал долго эту драку кровью, учился ходить заново, как в детстве, но мощная природная сила его организма в конечном итоге победила, только на один глаз ослеп. Длительное время двадцатичетырехлетний камер-юнкер даже не появлялся при императорском дворе.
А Григорий Орлов хорошие способности заявил не только в постели. Когда Вольтер прислал первое письмо императрице Екатерине, восхищаясь ее будущими реформами, Григорий, между прочим, то ли мысль свою вслух выразил, то ли давал совет:
– Хорошо было бы соболей ему послать…
Императрица бросила взгляд резко, взгляд то ли колебания, то ли резкого несогласия: правильно ли ее поймут?
– Соболи – они и во Франции соболи, – прижал тоном Григорий.
Прислушивалась императрица к его мысли и о Глебове.
– На всех задворках плещут, что Глебов перепутал императорскую казну со своей, – он привычно выкладывал мысли напрямик, по-солдатски, не закручивая их в хитромудрые кружева придворного этикета. – Так не должно быть. Он присвоил большую часть того, что выделялось на переселение в Малороссию сербов, армян, болгар и греков.
Когда императрица позвала Глебова, тот, на удивление, не стал отнекиваться, только покорно наклонил голову, как будто подставлял ее на лобном месте для казни.
– Виноват, императрица, – с такой же покорностью, но уже в голосе, ответил Глебов.
– Вы понимаете, что здесь сибирским холодом тянет? – гневные, но еще отдаленные молнии стали мигать в глазах императрицы.
– Виноват, ваше императорское величество, – не менял голос сановник. – Но когда я давал вам по двадцать пять тысяч рублей, тогда вы еще были великой княгиней, и по десять, и по пятнадцать, которые вы проигрывали в карты, то где их мог я еще взять?
Осторожными шагами императрица освободила Глебова, но под суд не отдала – пусть повисит над ним дамокловым мечом угроза, рот, может, плотнее будет закрыт.
Но в одном государыня не послушала Орлова – обвенчаться с ним.
– Ваша тетя Елизавета обвенчалась же с Разумовским, и тебя никто не осудит, – налегал Григорий.
Деликатно завела она речь об этом с графом Паниным, всезнающим на ее взгляд, и в то же время коварным, мудрым змеем из библейской гравюры, который умел просчитать все на несколько шагов вперед.
В этот раз Панин отрезал без привычных выкрутасов.
– Слово императрицы для меня закон. А кто станет слушаться графини Орловой?
15
– Банкир Судерланд, Ваше императорское величество! – обе половины позолоченной двери приоткрылись, и Судерланд вошел привычной быстрой поступью.
– Как я рада видеть вас, мой милый банкир, – императрица улыбалась искренне, ей действительно становилось веселее от каждой встречи с этим чужестранцем, образованным и галантным, который, однако, никогда не опускался к привычной при дворе надоедливой патоке льстивости.
– День аудиенции в моем календаре каждый раз отмечаю как праздник. – Судерланд умиленно смотрел на перстень императрицы с удивительным камнем, который переливался каким-то необычным, чуть ли не фиолетовым оттенком, – до сих пор его еще не видел.
– Догадываетесь, почему зовут банкиров – нужны средства, – императрице легко как-то велось из Судерландом, она была уверена (и не раз тщательным образом проверяла), что ни одно слово между ними молвленное, не вырвется в Судерланда вне порога дворца. – Большие средства нужны.
– Большим людям – большие деньги, – поклонился банкир, потому что так ему было легче спрятать изменчивую кислинку, которая могла промелькнуть лицом и выдать его, – были хлопоты с невозвращением предыдущего заема.
– Вижу, придворную науку лести усваиваете как примерный спудей.
– Нет, Ваше императорское величество, я просто цитирую сказанное Дидро, и Вольтером, и Гриммом на всех европейских перекрестках.
Судерланд хотя и имел хлопоты с заимствованиями раньше, но был уверен, что многоразово окупятся они: трон крепок, бунты придушены, следовательно,расплатится.
– За что я люблю банкиров, то даже не за то, что деньги дают, а еще больше за умение не ставить глупые вопросы: зачем эти деньги? – Императрица подошла к окну и, примолкнув, загляделась в весеннюю даль. По умытой после зимы лазури неба, какой-то наивной и целомудренной, плыли нахмуренные тучи, но нахмурились они наигранно, не всерьез и не будили в душе беспросветную осеннюю печаль; на нераспустившихся еще ветвях, где едва проклевывалась и еще не торжествовала зелень, уселась стайка грачей – черные крапинки между зеленоватого дымка, будто умышленно рисованные тушью неумелой детской рукой. И так каждую весну, и много-много весен, и сотни лет будет приходить неумолимая пора воскресения природы; ее, великой императрицы, давно уже на земле не будет, а птицы так же беззаботно будут возиться на нераспустившихся еще ветках. Но она должна успеть, должна остаться, а то не хорошо так – владеть полмиром и бесследно исчезнуть, самое большее, прорасти какой-то травой.
– Мой славный предшественник Петр I, – обернулась опять лицом к банкиру, – почти три четверти казны тратил на войны. И что? В памяти благодарных россиян он остается Петром Великим. Поэтому и мне, наверное, к такой доле расходов тянуться нужно.
– Чем больше цель, тем большая в деньгах потребность, – не стал умничать Судерланд – у него зуб разболелся, но роскошь, хотя бы сделать гримасу, несвоевременна.
– Я ни с кем из придворных не могу, а когда и боюсь, поделиться мыслями, потому что кто-то их обязательно переиначит и ошибочно истолкует, – Императрице почему-то хотелось поделиться передуманным, словно оно там барахталось и возилось, и все просилось в мир широкий. – Что останется
