Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним днем промелькнули первые годы. И взялся кошевой, в первую очередь, за то, о чем говорил из Мациевичем, о чем советовался и за что сердился – за хозяйство. Груши и яблони поднимались в садах на новых хуторах, разрастались, блеяла и мекала живность на тех подворьях; со временем уже не хуторами, а целехонькими слободами облагалась земля.
А когда новые тучи стали зависать над Сечью, пригласил в гости к себе военного писаря Глобу и есаула Головатого – рождественские праздники еще продолжались, щедровальники из порога не сходили.
Как поужинали и выпили по рюмке, позвал колокольчиком кошевой джуру.
– Никого не пускать!
А тогда вынул бумагу, перо с чернилами и положил перед Глобой:
– Пиши!
Мало какая оказия в государственных делах случается, в календари она не всегда заглядывает, поэтому Глоба уселся удобнее и макнул перо.
– Что писать, Петр?
– Пиши донос на меня императрице.
Глоба даже голову наклонил и прищурился, словно собрался нить в маленькое ушко иглы втянуть.
– Петр, но мы же только по одной рюмке выпили.
– Пиши, пиши. А если думаешь, что я один в доносе буду скучать, то и себя добавляй, и Павла за компанию.
Глоба все еще прищуренно поглядывал, будто целил в ту невидимую иглу, и понемногу стал понимать, куда кошевой клонит.
– Пиши, Иван, донос, что кошевой Калнишевский вместе с таким же негодяем военным писарем Глобой и есаулом Головастым злое дело собираются совершить. Если в ближайшее время в споре Запорожского Коша и России за пограничные земли императрица ослушается казаков, то кошевой собрался к крымскому хану послать депутацию. Выберут, мол, человек двадцать таких же, как здесь указаны парсуны, и будут просить там принять их под хана протекцию. И подпиши "Павел Савицкий", с ним я уже тихонько вчера договорился.
Головастый только за ухом почесал:
– Петр, а не случится пересол? Сибирский мороз немножко больше нашего, – ткнул пальцем в оконное стекло с вычурными узорами, что папоротниками сказочными расцветали.
– Братья, я стар, мне уже бояться поздно. А вы решайте, не принуждаю, чье имя можно еще вычеркнуть – бумаги у меня достаточно переписать.
– За кого нас принимаешь, – буркнул Глоба и поглядел на Головастого, тот лишь головой крутнул.
– Петр, а ты хорошо все обдумал? Не поверят, скажем, и на невинного человека беду накличем?
– Нет, Павел, после Искры и Кочубея, казненных, на их взгляд, напрасно, за топор палача сегодня не станут хвататься.
– А если за нас возьмутся? Чего же здесь душой кривить?
– Это еще нужно в следствии довести. Человек слышал звон, но не знает, откуда он, вот и выслужился перед императрицей, написал искренне.
– В конце концов, можно на всю Сечь большую беду накликать. Клеветнику какому или любовнику дежурному неизвестно что придёт в голову…
Кошевой ответил не сразу, лишь глаза призакрыл, словно его на сон потянули.
–Не пойдут сейчас с нами воевать. Однако, рано или поздно, я этого никогда еще не говорил,
братья, рано или поздно, Петербург захочет срубить Сечь нашу под корень. Но не теперь: очень нужны мы в войне с Турцией.
Калнишевский опять поднял колокольчик.
– Гонца! – бросил шустрому джуре.
Топот копыт коней, которые рванули с места порывисто, все отдалялся, стихал и, наконец, замер.
*
19
В тесную комнатку над сенями, с облупленными стенами и треснувшей печкой, которую снимал поручик Василий Мирович, – на лучшее жилище не хватало, потому что уже восемнадцать месяцев не получал жалования, двое незнакомцев неожиданно заявились поздним вечером.
– Вас просит высокая персона, – сообщили гости, когда представились, но просьбу выразили твердым, не вызывающим ни малейшего сомнения, тоном.
Мирович не знал, куда его везут в карете с зашторенными окнами. Он только глазом окинул, когда взошел, мраморные ступени роскошного дворца, точеные причудливые перила… "Что бы такое приглашение значило?" – удивление Василия не имело границ.
В просторном зале его ожидал такой, как и он, молодой мужчина крепкого телосложения, в расшитом золотом восточными узорами халате.
– Садитесь, подпоручик.
"Граф Григорий Орлов! Всесильный фаворит, некоронованный повелитель империи, – похолодел Мирович.
Они остались вдвоем.
– Дело, о котором будет идти речь в настоящий момент, особой государственной важности, – граф молвил негромко, но выделял каждое слово так, словно был перед солдатской шеренгой. – Вы можете прислужиться Ее императорскому величеству, своей казацкой земле и, конечно, себе лично. Если вы готовы к этому – я буду говорить дальше, если нет – аудиенция закончена. Только помните – после слова "да" назад дороги нет.
На Мировича будто два ведра холодной воды кряду на голову – еле отошел от неожиданной встречи с таким высоким лицом, как здесь же поручение наподобие "иди туда, не знаешь куда, сделай то, не ведаешь что…".
Василий не знал, что ответить, вытянувшись в струнку, он только мигал глазами, пока не выжал:
– Ваша светлость, я не умею так… А может, я не способен, не в силе, может, это противоречит моему естеству и чести, может…
– Достаточно! – рубя махнул ладонью граф, как будто саблей. – Раз в жизни фортуна каждому дает свой шанс – в настоящий момент он ваш.
– Ваша светлость, и все же хотелось бы уточнить…
Граф нервно крутнул головой, не желая больше даже говорить.
"Господи, – умолял в мыслях Мирович, – то ли мне даруешь вознаграждение, то ли испытание, то ли коварное искушение. Как распознать душой, как не совершить зло, которого не поправить?".
В то же время у Василия перед глазами много примеров, когда человек одним единственным шансом сумел воспользоваться, чтобы изменить всю жизнь – и ходить далеко за примером не нужно, вон граф Орлов перед ним.
И если это действительно такой случай, зачем же ему им легкомысленно пренебречь? Он смог бы тогда возродить славу и мощь прежнего рода Мировичей, его влиятельность и честное
