litbaza книги онлайнИсторическая прозаЧас новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 180
Перейти на страницу:
обнесённым тёсом крыльцом открылся приказ, Федька прошла и перекрестилась на образа. Это оказались просторные, достаточно светлые сени, теперь безлюдные, потому что двое подьячих, которые обозначили себя спинами у открытых окон, находились об эту пору скорее на площади, чем в сенях. Два длинных стола и лавки, а под стенами тесно составленные сундуки — большие и маленькие, окованные железом, медью, обтянутые тусклых цветов кожей. На закапанных чернилами столах под грязными скатертями недописанные листы, столпы — склеенные и скатанные свитками бумаги, в чернильницах перья, и на полках опять же столпы, кувшины да шапки — штук десять.

Помимо прохода на крыльцо, сени имели две двери — направо и налево, одна из них, неплотно прикрытая, пропускала голоса.

— Господи, ну как же так? Как же ты, государь мой Иван Борисович, не предупредил? — говорил человек, срываясь с рассудительного тона, которого он пытался держаться. — Ведь утром-то ещё ничего не знал! Утром! Ведь я встал, умылся, богу помолился, с чистым помыслом, Иван Борисович, с чистым помыслом... Ведь ничего ж не знал, не ведал. Ведь чист был, как голубь... не знал, ничего не ведал, ведь шёл я в приказ... отец мои Иван Борисович! — голос взвился на пронзительную высоту, такую, что не хватало дыхания... И упал. Неужто слёзы?

Федька присела на краешек сундука.

— Да и на площади с голоду не умрёшь, — равнодушно произнёс Патрикеев, тот самый Иван Борисович, к которому взывал взвинченный голос.

— Благодетель мой и добродей Иван Борисович! Не последний я человек, меня всякий знает!

— Разнюнился! Что я тебе хуже сделал? Без оклада полгода сидел. Сколько ты загрёб? У судного стола?

— Иван Борисович! Как перед богом клянусь...

— Пошёл вон, дурак, надоел.

— Как собаку?

— Вон! — заорал Патрикеев таким припадочным голосом, что Федька вздрогнула.

Однако и после этого ничего не последовало, из комнаты никто вон не вылетел. Приказные с нахмуренными от напряжённого внимания лицами рассаживались, но никто не принимался за дело — поглядывали на приотворенную дверь, каждый шорох и вздох за которой явственно различались.

Через некоторое время заговорил тот же, незнакомый Федьке человек:

— Водички, Иван Борисович? Сердечко?

Патрикеев простонал:

— Сказывал я тебе, что до указу?

— Сказывал, милостивый добродей мой! А я... Я челобитную подавал.

— Приехал. Приехал он! Федька Малыгин приехал! Грамота от Мины Грязева из Владимирской чети. Ты хоть знаешь, что такое Владимирская четверть, дура-ак?

Подьячие сдавленно захихикали, зажимая рот. Но человек на издевательский вопрос не ответил, дверь отворилась, и он явился на пороге.

Именно явился — возник и застыл. Бледный, под глазами промыто — плакал. Во что трудно было, однако, уже поверить. Перетянутый в стане молодой мужчина с дурной неуловимостью облика. Изящный прямой нос его в следующий миг казался уже костлявым, подвижный большой рот — слишком тонко, слишком язвительно прорезан, и можно было тут заметить, что высокий, умный лоб осыпают кручёные пряди, словно слипшиеся в жарком бреду. И всё вместе, весь обман убегающих от постижения противоречий, оборачивался аскетической утончённостью черт, которую юноша, по-видимости, сознавал и лелеял: подбривал бороду и усы, оставляя на губе и по подбородку узкие чёрные тени.

Он стоял на пороге, не замечая или не желая замечать любопытства, которое возбуждал собою у притихших товарищей. Потом, то ли решившись, то ли просто набравшись сил, сделал движение и вбросил себя на лавку.

Боже! Несчастный был хром и горбат. Чуть заметно горбат и едва-едва, чтобы только можно было заподозрить несовершенство, хром. Когда он присел за стол, упёршись рукой в бок, изъянов опять не стало. Осталось только полное жалости подозрение.

— Ага, ты уже здесь. Заходи, — начальственно сказал Патрикеев, появляясь в дверях.

Настала Федькина очередь. Приказные уставились на неё, заново разглядывая и оценивая. И, видно, они нуждались в известном обмене мнениями, чтобы утвердиться в своём первоначальном недоумении, — никто никаких чувств не выказал. Лишь красавец горбун и удивился — достаточно выразительно, и подумал, и решил — все сразу. Не успела Федька, резво посунувшись вслед за дьяком, прикрыть за собой дверь, как лицо юноши исказилось улыбкой, он подался вперёд и пропел, едва разжимая губы:

— Ев-тю-шка.

Юноша называл себя и приветствовал соперника, устанавливая начало мирных сношений. Так это надо было понимать.

Судейская комната, где заседали воевода с товарищами, примерно такого же размера, что сени, казалась и светлей, и просторней. Косящатые окна прорезали тут три стены, из обстановки имелся стол, три красных стула, сундуки, поставец, на котором пылилась всякая приказная всячина.

Федька ещё раз поздоровалась с поклоном, выложила на лавку у двери пистолет, достала из столпницы грамоту и подала. Дьяк глянул, даже носом повёл, принюхиваясь к стойкому запаху дёгтя:

— Я указ из Владимирской чети получил. За приписью дьяка Мины Грязева.

Федька стояла молча, поскольку слова дьяка не заключали в себе вопроса. И дьяк тоже не торопился, он уселся на один из красных стульев — с края стола, и сказал наконец, помолчав, с усмешкой:

— Ангельский, ангельский вид!

Тут не было опять же вопроса, и Федька смирно ждала, что дальше. Шумный гул голосов, поднявшийся за спиной, когда она зашла к дьяку, теперь стих. Значит, они подслушивали под дверью.

Опираясь на столешницу, дьяк Иван неловко поднялся и поморщился.

— Ну?! И за что же тебя наказали столь сурово, посольский ангел? А?.. Уши-то покажи! Уши целы?

Федька послушно откинула волосы, повернулась тем и другим боком, явив розовые детские ушки — невредимые.

Дьяк усмехнулся — почти любовно. Был он умён, ядовит и весьма опасен — проницателен. Да что уж теперь пугаться! Оставалось вздохнуть и, придержав дыхание, ступить в холодную нечистую воду.

— Государь мой милостивый Иван Борисович! — начала Федька с поклоном. — Открыться хотел бы, как на исповеди. Но сказано ведь в Писании: не наливают новое вино в старые мехи. Ревностной службой под твоим началом и руководством я хотел бы загладить прежние свои вины.

Дьяк бросил на юного подьячего несколько удивлённый взгляд, походил ещё от окна к окну, растирая грудь достал из кармана ключ и отомкнул подголовок — большую шкатулку со скошенным верхом. В недрах её среди бумаг нашёлся сложенный в шестёрку лист — несомненно, письмо. Из того же подголовка, где хранилось самое важное, дьяк извлёк очки в золотой оправе и нацепил на нос:

— ...Подьячишко этот, Федька Малыгин, достоин был и кнута, — прочитал он, глянул поверх очков

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 180
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?