Российские власти начали создавать специализированные учреждения, ведающие делами Средней Азии. В 1782 году была учреждена Оренбургская пограничная экспедиция, позднее получившая название Оренбургская пограничная комиссия. Далее, царский кабинет министров собрался в 1819 году для обсуждения замыслов хана Хивы и грабежей торговых караванов со стороны казахов. В результате был сформирован царским указом от января 1820 года новый Азиатский комитет, включивший министров иностранных дел, финансов, внутренних дел и начальника Генштаба. Позже в него вошел бывший генерал-губернатор Сибири М. М. Сперанский, а директор Азиатского департамента, образованного в 1819 году в рамках МИДа, стал председателем комитета. Между 1820 и 1824 годами часто собиралась влиятельная группа государственных чиновников, уделявшая главное внимание не столько вопросу целесообразности подчинения казахских жузов, сколько вопросу скорейшего управления ими. В последующие годы, когда казахи подчинились военной силе, деятельность Азиатского комитета стала затухать, пока в 1847 году, после гибели казахского «мятежника» Кенесары Касымова, комитет прекратил существование в связи с решением главных проблем.

Азиатский департамент, наоборот, укреплялся и неуклонно расширял сферу внешнеполитической деятельности. Начав в 1819 году с мандата на ведение дел, касавшихся в первую очередь азиатских подданных России или тех, с которыми империя поддерживала отношения, департамент вначале испытывал нехватку полномочий для решения политических вопросов. Затем в 1846 году в его руках сосредоточилась вся переписка, касавшаяся азиатских дел, но в 1856 году его лишили юрисдикции в отношении казахов. Ряд официальных предложений, исходивших от Оренбургской пограничной комиссии, Азиатского департамента и Азиатского комитета, а также специалистов по Средней Азии, как правило офицеров, содержали проекты решения проблемы этой территории. К 1846 году поднимался главным образом вопрос об отношениях с ханствами, но даже в начале века такие планы не исключали использования силы.

Один из наиболее характерных «документов с изложением позиции» принадлежал генерал-майору Александру Ивановичу Веригину. Документ готовился для Александра I и был передан официально Николаю I в 1826 году. Документ под заголовком «Краткое изложение мыслей ген. – майора Веригина о необходимости занять Хиву как единственное средство для распространения и приведения в безопасность нашей торговли в Средней Азии» был составлен тогдашним начальником главного штаба Иваном Дибичем и получил одобрение. Он предусматривал дальнейшие меры «для обуздания наглости хивинцев». Словом, Веригин признавал, что российское производство и торговля не могли успешно конкурировать с европейской промышленностью из-за низких стандартов и неэффективности ни на внутреннем рынке, ни в Европе и поэтому нуждались для своего выживания в закрытом рынке – а именно Средней Азии под российским управлением. Дибич добавил к этому разоблачительные неприличные замечания, что было типично для отношения России к ханствам. Веригин тоже тревожился в связи с падением репутации России за рубежом. Он подчеркивал необходимость «повысить престиж России», страдавший от разграбления русских караванов в казахских степях.

Для улучшения международного имиджа России царь и его советники приняли в марте 1839 года еще одно решение – нанести удар по Хиве. Были проведены тайком мероприятия по подготовке экспедиции с целью заставить хана силой оружия отдать всех русских и обеспечить полную безопасность для русских торговых караванов. Эти приготовления вначале неуклюже прикрывались сообщениями о посылке научной экспедиции к Аральскому морю, а затем 24 ноября 1839 года выступили царские войска. В заявлении корпусного командира Оренбурга провозглашалось: «По приказу Его Величества Императора я выступаю против Хивы с частью войск под своим командованием. В течение многих лет Хива испытывала долготерпение могущественной и великодушной державы и наконец навлекла на себя гнев, спровоцированный ее поведением».

Планировалось, что мобилизация сил для наказания Хивы в конечном счете приведет к замене хана на «верного казахского султана». Когда эта кампания тоже завершилась неудачей, она добавила военный элемент к царскому списку неудовлетворительных отношений между Средней Азией и Россией. Пораженные провалом своих энергичных попыток возобладать в азиатском регионе, творцы российской политики во внешнеполитическом министерстве утратили веру в способность русской армии разрешить проблемы между Хивой и Россией. Явно оконфуженный министр иностранных дел России в 1841 году лично дал указание царскому послу отправиться в Хиву во главе миссии, главной задачей которой было предостеречь ханство против новых враждебных актов и получить гарантии безопасности и благополучия русских подданных. Однако министр изменил акцент в инструкциях, указав дипломату: «Главной целью вашей командировки является не столько обеспечение материальных выгод для России, сколько укрепление доверия к ней Хивы… вам надлежит руководствоваться этим во всех ваших действиях как наиболее важным условием для сохранения будущего политического влияния России на соседствующие с ней ханства Средней Азии».

Вопрос о справедливости России в отношении ханств продолжал обсуждаться публично и в приватном порядке, и министр занял примирительную позицию. Это означало, что царские чиновники отнеслись к событиям 1840-х годов с большей серьезностью. Более разумный тон, принятый, видимо, потому, что торговлю вывели за рамки внешней политики, стал характерным для МИДа вплоть до 1865 года, а может, и позднее.

То, что взгляды министра иностранных дел по этому вопросу нередко игнорировались, убедительно показывают царские военные акции с 1846 по 1865 год. Улучшение торговли объяснялось именно этими действиями. Полковники и генералы при поддержке некоторых царских советников взяли в свои руки политику в отношении Средней Азии, посылая один за другим разведывательные дозоры и отряды войск и блокируя таким образом миротворческую политику в регионе. Такой метод основывался на доктрине возможного.

Наблюдатели того времени отмечали, что азиатские кампании, по крайней мере, давали работу незанятым русским генералам и что милитаристская Россия проводила в Средней Азии, как и повсюду, политику расширения территории. Хотя зарубежные комментаторы не высказывались определенно, был ли конкретный завоевательный поход продиктован благоприятным стечением обстоятельств для захвата новых территорий или просто основывался на традиционной агрессивной политике, они сходились в оценке, что результат оставался одним и тем же.

Для азиатов серия военных поражений, приведших к окончательному броску России на Ташкент, явилась унижением, какого они не испытывали никогда прежде от европейской державы. Более того, реализация военных целей русских нанесла отношениям между победителями и побежденными шрамы, которые, видимо, никогда не зарубцуются. Хотя Ташкент не был ни первым «призом», ни последним, русские верили, что судьба всего региона зависела от судьбы Ташкента. Город приобрел в этом отношении важность, непропорциональную его реальному значению как культурного, экономического или политического центра. Однако идея захвата Ташкента стала краеугольным камнем русской политики. Но если бы русские армии остановились недалеко от Ташкента, весь юг Средней Азии навсегда остался бы свободным от прямого русского правления.