Один в плаще влез на стул и начал орать речь. Когда он закончил, свет выключили и стали зажигать свечи – по столам и по углам на полу. Привели еще одного мальчишку, одетого так же, но без тюбетейки, с завязанными глазами, поставили его в круг и принялись колоть шпагами в задницу. Он крутился и кричал: «Хох!»

После окончания обряда посвящения новому брату святого Андреаса разрешили вскочить на стул и проорать веселую песенку. Все, топая сапогами, ревели припев:

«О-ла-ла! О-ла-ла! Тринкен, обер, тринкен!»

Жавшихся по стенам девушек начали затаскивать в середину холла. Демонстрируя свою мужественность, студенты старались вести себя погрубее.

Спервоначала все мальчишки такие. Я бочком начала красться вдоль стены в направлении к своей комнате. Далеко уйти не удалось, ко мне ринулся один из обермайстеров этого шабаша, высокий и худой блондин. Низко подвешенная шпага болталась у него над левым коленом. Он мне что-то высказал так твердо и решительно, что я, прижав кулачки к груди, даже шарахнулась от него, опять-таки в сторону коридора.

Ничто так не заводит самоуверенного самца, как вид беззащитной жертвы, бегущей, кстати, не очень быстро.

Гогоча весьма придурочно, этот рыцарь, растопырив руки, бросился за мною следом. До моей двери оставалось несколько шагов, я успела добежать до нее и распахнуть, когда этот страшный вепрь догнал маленького поросенка.

Мы сжались друг с другом прямо на пороге, я чуть подогнула ноги, чтобы казаться поменьше ростом. Немного покачалась на месте, и тут скотина студентишка то ли нарочно начал щипаться, то ли не умел просто по-другому обращаться с девушками. Наконец я взвизгнула и дернула его внутрь комнаты.

Перед тем как захлопнуть дверь, я услышала довольный гогот Фомы:

– Счас он тебе вдует по самое не хочу!

Бревно с ушами!

«И за это ты ответишь!» – подумала я.

Рыцарь маршировал на месте, спиной к кровати, размахивал руками и что-то мне командовал.

Я кивнула головой, взяла со столика сигарету и закурила. Нужно было привести мысли в порядок. Немец посмотрел на меня, выкрикнул какое-то ругательство, взмахнул плащом и сел на кровать, широко расставив ноги.

– Ком цу мир! – проорал он и добавил еще несколько нехороших, судя по всему, слов.

Я кивнула, вынула сигарету изо рта и протянула ему. Он недоуменно посмотрел на меня и взял ее. Я схватила стул за спинку и с красивым дуговым размахом опустила ему на тюбетейку.

Он прошептал:

– О-ла-ла, – и растянулся на кровати.

Я забрала сигарету и подошла к двери: тихо. Вдали, из холла слышны визги и крики. Зер гут, геноссен, зер гут! Чувствовала я себя великолепно. Дыхание – ровное, решимости выше крыши. Прорвемся!

* * *

Я внимательно осмотрела себя в униформе студента-рыцаря. Чуть широковато, чуть длинновато, но смотрелось приятно. Сапожищи велики, размера на три больше моего. Пришлось напихать старых газет, а то еще свалятся.

Разорвала упаковку презервативов, оторвала резинку, забрала волосы сзади в хвост – эти студенты все коротко острижены, прямо солдаты какие-то.

Надела тюбетейку, как положено, на лоб – боже мой, ну разве же можно так носить! Нужно надевать ее выше и чуть набок – очень изящно получается. Но не буду выделяться из толпы народа: на лоб, значит, на лоб.

Ножны со сбруей бросила в сторону – мешать только будут. Плащ надела на левое плечо, шпагу взяла левой рукой и спрятала под плащ. Вид обнаженного клинка любого насторожит, а в моем положении бросать оружие, даже такое – неразумно. Плащ мне был почти до колен, поэтому шпагу я держала острием вверх, ее кончик чуть-чуть задевал шею через плащ.

Приоткрыла дверь. В щель видны силуэты в холле. Выход с Фомой – с другой стороны. Прищурившись при подрагивающем освещении, я всматривалась, что же там происходит. М-да, девочки, это вам не булочники, это – молодые козлики.

Подумала перед выходом: ничего не забыла? Гадательные кости – в кармане брюк, перочинный нож – в другом. Что еще лежит в карманах, оставшееся от предыдущего хозяина, – рассматривать некогда. Из моих вещей мне больше ничего не нужно. Вдохнула поглубже и, отворив дверь, покачиваясь, не торопясь, вышла в коридор. Захлопнула дверь движением ноги, наклонила голову вперед, выругалась низким и хриплым голосом:

– Шайзе!

Расставляя ноги, стараясь не сгибать их в коленях, – самая мужская походка, когда выпито достаточно, – двинула к выходу.

Фома сидел на стульчике, курил и пялился на действо в холле, как в телевизор.

Когда до него оставалось два-три шага, он, наклонив голову, глянул мне в лицо и спросил:

– Ты куда, хер, поперся? Какен и писен можно в номере… – и вдруг резко сунул правую руку за пазуху – узнал!

Откинув плащ, я перехватила рукоятку шпаги правой рукой, выдернула ее и приставила острие к его груди. Навалилась всем телом.

– Ты чо? Ты чо? – перепуганно зашептал он.

Я прижала его к стене. Шпага впивалась все глубже. Она же тонкая такая, куда хочешь войдет.

Фома левой рукой хватался за лезвие, правую из-за пазухи не вытаскивал.

– Что у тебя в правой руке? – тихо спросила я.

– Ничего! Правда-правда. – Он уже был на грани истерики.

– Ручку медленно вынь!

Он повиновался. Я уперлась в шпагу правым плечом и правой рукой, быстро повернувшись, выудила из его внутреннего кармана пистолет. Сняла с предохранителя. Перекинула шпагу и пистолет из руки в руку. Потом аккуратно поставила шпагу в угол.

Если раньше Фома испуганно пялился на меня, то теперь так же смотрел на ствол пистолета. Вот дурак! Пистолета боится, а меня – нет!

– Выбирай, Фома! – медленно сказала я. – Или сейчас пристрелю, или ты помогаешь мне выбраться отсюда, и расстанемся друзьями.

– Да! – быстро кивнул он головой.

– Что «да»?

– Расстанемся!

– Медленно вставай и иди впереди. Не дай бог чихнешь, сразу же раскинешь мозгами. По стене. Понял?

Он встал и медленно повернулся ко мне спиной, лицом к выходу. Я обняла его левой рукой за плечи. Правую ткнула ему в бок, сзади.

– Вперед, засранец!

* * *

Мы медленно спускались по лестнице. Я, раскачиваясь, изображала из себя немца и пьяно напевала:

Айн, цвай папирен,

Унтерофицирен.

Дейчланд зольдатен

Найн капитулирен.

– Здорово шпрехаешь! – попытался подлизнуться Фома.

– Форвертс, унтерменш! – рявкнула я ему в ухо. Это ругательство, не в пример прямо на месте сочиненной песенке, я подхватила у булочников. Оно означает: недочеловек – очень непонятно для русского уха, но очень обидно!