Но Мадлен ничего не слушала.

– Кто из вас толкнул Поля? – крикнула она. – Кто выбросил моего ребенка в окно…

Все вытаращили глаза. Никто не выйдет отсюда, пока она не добьется правды, она пойдет в полицию, к префекту, а если никто не сознается, все отправитесь в тюрьму, слышите, все разом!

– Я требую правды!

Затем Мадлен умолкла. Она посмотрела на кучку собравшихся, как будто видела их впервые, потом рухнула на колени и разрыдалась.

Зрелище распростертой на полу женщины, которая теперь только хрипло стонала, вызывало сочувствие, но на помощь ей никто не пришел. Слуги один за другим покинули комнату. А вечером многие попросили расчет. Мадлен два дня пролежала в постели, поднимаясь лишь, чтобы переменить Полю простынки.

С этого дня дом погрузился в странное оцепенение, все хранили молчание или говорили вполголоса, хозяйку жалели, но все-таки подыскивали себе новое место, где их не будут считать убийцами. Но главное – жалели Поля – бедняжка, как тяжко его видеть…

Исчерпав все предположения, Мадлен пришла к заключению, что ответ на страшный вопрос снизойдет на нее с небес, ударилась в мистику и вернулась в лоно Церкви, которую покинула после смерти своего брата Эдуара.

Священник прихода Святого Франциска Сальского дал ей единственный совет, которым располагал, – подождать и отдаться на волю Божью. В сложившейся ситуации это мало помогало. Католическая вера или гадание – всего лишь вопрос интерпретации, так что Мадлен начала посещать прорицателей, гадалок и медиумов. Оставаться одной ей не хотелось, поэтому ее сопровождала Леонс.

Они обращались к хиромантам, ясновидицам, телепатам, нумерологам и даже к одному колдуну из Сенегала, который покопался в куриных потрохах и уверил посетительниц, что Поль хотел кинуться в объятия присутствующей здесь матери; и то, что он сделал это из окна третьего этажа, не поколебало его уверенности, – курица дала однозначный ответ. Все эти визиты заканчивались одним и тем же – сразу вопрос не решить, необходимо приходить еще и еще.

Мадлен приносила фотографии, пряди волос, выпавший у Поля год назад молочный зуб. Заливаясь слезами, она слушала невразумительные объяснения. Один астролог разглядел, что падение Поля было неизбежно: так сошлись звезды, все в руках Божьих, – и круг замкнулся. Леонс в ужасе смотрела, как уходят деньги, они потратили больше шести тысяч франков.

Мадлен была не настолько наивной, чтобы верить тому, что ей рассказывают. Глубоко несчастная женщина не знала, что думать, кому верить, она нервничала, почти сходила с ума, перескакивала с одной мысли на другую. Все ее попытки с обескураживающим постоянством заканчивались ничем.

Наконец из ремонта забрали инвалидную коляску.

Полю от этого не стало ни хуже ни лучше, но теперь, по крайней мере, Мадлен могла катать его по коридору, возить в ванную, не надрывая себе спину. К коляске спереди была прикреплена небольшая подставка, куда можно было положить книгу или игру, но Поль никогда не читал и не играл, бо́льшую часть времени он смотрел в окно.

Наконец подготовили комнату. Она ничем не напоминала бывшую спальню господина Перикура. Леонс выбрала цвета живые и веселые, светлые занавески. Поль сказал: сп…спасибо, м…м…мама. Все сделала Леонс, дорогой мой. Сп…спасибо, Л…Л… Леон…нс…

– Не за что, малыш, – сказала Леонс, – главное, что тебе нравится.

Когда Леонс заговорила о том, чтобы нанять санитарку, Мадлен резко отклонила предложение:

– Полем занимаюсь я.

Полученные по наследству двести тысяч франков Шарль пустил на свои операции с недвижимостью, он только-только начал приходить в себя, как к нему заявился «интересующийся строительством на улице Колоний» рыжеволосый репортеришка с лисьей мордочкой и бегающим взглядом.

– Меня удручает не то, что работы ведутся, а то, что их заморозили. Три дня простоя, а потом опять начинается.

– Ну так что же, – вскричал Шарль, – раз опять начали, значит все в порядке!

– Рабочий, которого я посетил в больнице Сальпетриер, придерживается иного мнения… Он в плачевном состоянии. Четверо ребятишек, жена, которая ничего не умеет делать, хозяин, вспоминающий о нем, исключительно чтобы обвинить его в пренебрежении правилами безопасности, но конвертик ему все-таки всучивший – не слишком толстый, кстати, но на костыли хватит…

Шарль смотрел на него – к чему он клонит?

– Я задумал сделать репортаж. Неделю идет стройка, потом один мужичок проваливается сквозь пол и оказывается этажом ниже со сломанной ногой, в больнице констатируют повреждения, что-то типа того…

Шарль сразу представил себе, к какой катастрофе это приведет.

– Я решил написать, но, признаюсь, я предпочитаю, чтобы мне платили за то, чего я не сделаю.

Шарль тоже в своей жизни практически ничего никогда не делал, так что понять он мог, но то, что предложение исходит от наемного работника, показалось ему безнравственным. Журналист же расфилософствовался:

– Информация, знаете ли, стоит ее опубликовать, ужасно теряет в цене. Ненапечатанная, она котируется гораздо выше. Назовем это премией за оригинальность…

– Да вы…

Шарль подыскивал нужное слово.

– …журналист, господин Перикур. Журналист – это тот, кто знает цену информации. В этой области я эксперт, ваша информация стоит десять тысяч франков.

Шарль чуть не задохнулся.

Вне себя, он принялся мерить шагами приемную, и именно на его негодующую физиономию наткнулся Жюль Гийото возле своего кабинета.

Скандал на улице Колоний, негодные материалы, рыжеволосый репортер (то самый парнишка, который писал о комиссариатах и больницах), десять тысяч франков.

– Шарль, дружище, – сказал он, – вы совершенно правы! Сейчас я пошлю за ним, и мы сразу с этим покончим.

Шарль испытал удовлетворение и облегчение. Когда они пожали друг другу руки, Гийото спросил:

– Да, Шарль… А это предприятие, о котором вы говорите… «Буске и сыновья»… Они дают рекламу в прессе?

– Что вы! Клиенты сами их находят! Это была бы пустая трата денег.

– Какая жалость! Ладно, Шарль, до встречи. А что касается этого молодого репортера, надеюсь, что он окажется понятливым…

Проблемы так и сыпались, поэтому по отношению к ним у Шарля развилось шестое чувство.

– Как это «надеетесь»? Вы в этом не уверены?

– Дело в том… Существует профессиональная этика, дорогой мой! Редактор газеты не может навязать все, что хочет, всем, кому хочет, это было бы непрофессионально!

Аргумент был смешон. «Суар» не имела ничего общего с настоящей газетой. Тут не было ни одного журналиста – только служащие.

– Я постараюсь, но если он откажется…

– Выставите его вон!