В результате на западе России установился вариант однородной социалистической власти, который сохранялся до 2 декабря. «Бюллетень Минского Совета» печатал декреты Совета народных комиссаров, но по требованию КСР снабжал их примечанием, что в районе Западного фронта они исполнению не подлежат.[120]

2 ноября большевики вышли из КСР, и Минский Совет заявил о взятии власти. Накануне минские большевики получили подкрепление – в город прибыл бронепоезд под командованием солдата-большевика В. Пролыгина. В. Кнорин, а затем и вся советская историография придают данному событию большое значение: «Прибытие в Минск этого бронепоезда означало смерть Комитета Спасения Революции. Вопрос о признании советской власти в Западной области и на фронте был предрешен. Совет стал фактической властью, ревком начал действовать».[121] Это высказывание Кнорина между прочим показывает, что установление Советской власти очень мало зависело от движения масс, раз такую решающую роль мог сыграть один бронепоезд. Вопрос решался силой, причем небольшой.

В. Солский отрицает решающую роль прибытия бронепоезда, которое «ничего в военном отношении не решало. Он стоял на вокзале, потом его увели на какие-то запасные пути… Во всяком случае, он не мог играть той роли, которую сыграла в Петрограде “Аврора”. Бронепоезд имел одну или две пушки и несколько пулеметов. В случае вооруженной борьбы в городе его роль была бы минимальной».[122] Впрочем, вступая в конфронтацию с КСР, большевики могли рассчитывать на крепкий тыл на вокзале, где можно было опираться на бронепоезд. Учитывая малочисленность вооруженных сторонников обоих лагерей, он был важным подспорьем.

Драматизируя ситуацию, большевики 3 ноября сообщили, что «предатели» из КСР пытались взорвать поезд.[123] Партнерам по КСР были предъявлены и другие неконкретные обвинения о пропуске контрреволюционных войск на Петроград, о намерениях разоружить революционный гарнизон Минска. Однако конкретный повод разрыва соглашения с социалистами был скромнее – большинство КСР требовало публиковать в изданиях членов КСР, что декреты Совнаркома исполнению в Западной области не подлежат.[124] Наглость какая! Раньше представители Совета такой порядок терпели, но теперь не пожелали этого делать и вышли из КСР. Сообщив об этом, исполком Минского Совета предлагал Советам, левым партиям, профсоюзам и представителям воинских частей организовать ВРК. Впрочем, большевики уже создали его «ядро».[125]

По мнению В. Солского, дело было не в прибытии бронепоезда, а в сигнале из Петрограда заканчивать с властью КСР.[126] Но одно другого не исключает. Бронепоезд придал большевикам уверенности, однако не был причиной выступления КСР. Зато в дальнейшем Кнорин и другие большевики могли объяснять свое длившееся несколько дней соглашательство тем, что было мало сил, а вот теперь, с бронепоездом, можно было устанавливать Советскую власть. В то время как истинными причинами промедления с захватом власти была неопределенность ситуации в Петрограде и надежды, что в центре будет заключено соглашение с социалистами, которое избавит от необходимости драться с ними на местах.

К 2 ноября Ленин и его сторонники в ЦК уже взяли курс на разрыв переговоров с социалистами и соответствующим образом ориентировали большевиков в провинции, в том числе в Минске. Мясников, который и раньше был настроен на конфронтацию с социалистами, теперь получил поддержку центра и начал действовать. На собрании Минского Совета и большевизированных воинских частей он заявил о выходе большевиков из КСР, который нарушил соглашение, пропустив с фронта в Петроград воинские части, и подготавливал «братоубийственную войну на фронте».[127] КСР никакой братоубийственной борьбы не предпринял, фактически капитулировав.

В. Солский считает, что победа большевиков в вялой борьбе за власть в Минске объясняется апатией масс. Этот процесс почти не сопровождался митингами. КСР взял власть почти без борьбы и отдал ее без борьбы и «без участия масс, о подлинных настроениях которых в этот момент и сторонники, и противники Октябрьского переворота мало знали».[128] Однако отсутствие манифестаций и ожесточенной битвы за власть может говорить не столько о массовой апатии, сколько о выжидательных настроениях актива партий в преддверии Учредительного собрания. До выборов рисковать жизнями ради тактического успеха в промежуточной, как казалось, борьбе, было бессмысленно. Что касается масс, то они, очевидно, устали от войны и поддерживали пацифистские лозунги большевиков. Но не были готовы ради подобных лозунгов менять внешнюю войну на внутреннюю. Этим объясняется относительное спокойствие масс в первый месяц Октябрьской революции.

Компромиссная тактика местных, особенно фронтовых большевиков, вряд ли могла обрадовать Ленина, опасавшегося изоляции радикальной столицы. Действительно, неудача борьбы большевиков за власть в Киеве имела потом далеко идущие последствия. Ставка в Могилеве могла стать «точкой сборки» противников большевизма.

Одной из первоочередных задач для Ленина была борьба за войско. Тем более что Первая мировая война создала ситуацию милитаризации революции. В армии и на флоте в начале 1917 г. служили 11 млн человек.[129] 25 октября на фронте находились 5,4 млн, в тыловых гарнизонах было около 2 млн и еще 200 тыс. – на Балтийском и Черноморском флотах.[130]

Составляя несколько более 7 % населения, армия глубоко проникла в политическую жизнь – военные составляли более половины членов партии эсеров, треть большевиков и пятую часть меньшевиков.[131] Более 60 % солдат составляли крестьяне.[132] В их сердцах особенно радостно отозвались решения II съезда Советов – Декрет о мире и Декрет о земле.