— И несмотря на все это, в тюрьме продолжают пороть этих чертовых китайцев. Почему так, Фред?

— Энни, я думаю, они хотят, чтобы китайцы боялись Бога, — после короткой паузы высказал Фред первое, что пришло ему в голову.

Не дослушав фразы, Энни уже закивал большой головой со скошенным набок носом и безобразно остриженными волосами, а его указательный палец заходил из стороны в сторону, как стрелка метронома.

— Нет, Фред. Не-ет! Тюремщики хотят таким способом унизить китайцев. При этом они задаются вопросом, почему узкоглазые испокон веков секут друг друга? Самих-то китаез никогда не заботило строительство тюрем. Вместо этого они просто секли, клеймили каленым железом, отрубали конечности…

Энни подался вперед и понизил голос:

— И все это, Фред, с целью унизить. И пороли китайцы друг друга всегда публично, на глазах у толпы. Вначале сдирали штаны, а потом лупили по голой заднице. И китаезам плевать на боль, страдания и всякие прочие переживания, а знаешь почему?

— Нет, — признался Фред.

— Да потому, что для них все это не имеет значения. Не битье и не рубцы от него доставляют им страдания, а сам знак унижения, который остается до смерти. И после нее унижение следует за китайцем на тот свет, где решается вопрос о его новом воплощении. И вот появляется этот парень на небесах, ну, или в каком ином месте, куда душа отлетает после смерти, и там его спрашивают: «Эй, приятель, а за что это тебя выпороли? Что ты натворил?» — Энни замолчал, он глядел прямо в глаза Фреда, сильно взволнованный собственной речью. — «И вот за это ты воплотишься в таракана!» Тебе такой поворот известен, Фред?

— Нет.

— Так вот, любой при таких словах теряет не какую-то там гладкую задницу, а — лицо. Люди любят рассуждать о «лице», но они и понятия не имеют, что это на самом деле такое. Для обычного китайца это все, что он сделал за свою жизнь. Лицо и есть сама жизнь. Это — гордость чокнутых, Фред. Ладно, ты сейчас хочешь сказать: «Черт подери, можно ли найти какое-нибудь извинение для британцев, которые в тысяча девятьсот двадцать седьмом году секут китайцев? Это же нецивилизованно! Ведь на флоте порку прекратили уже несколько лет назад».

Фред медленно покачал головой:

— Ничего такого я не скажу, Энни. Все знают, ты с узкоглазыми на короткой ноге.

Энни пустым взглядом обвел бар, провел ладонью по лицу, затем влил в себя остатки шнапса.

— Я так и думал, Фред. Ты совершенно прав. Китайцев лупят, чтобы они боялись Бога.

Фред приободрился и закивал, а Энни наполнил его стакан до краев. Казалось, он о чем-то глубоко задумался.

— Знаешь, Фред, ты помог мне заглянуть в самую суть Британской империи. Страх не дает британцам возможности отказаться от порки. Вот в чем дело. Откажись они от этого варварства, и китайцы тут же подумают: «Эти блондины очень ослабли, пора резать их на куски».

Энни мрачно хохотнул и, вытирая рот салфеткой, отодвинулся от стола; Фред поддержал его, рассмеявшись на пол-октавы выше.

Промокнув рот салфеткой, Энни отодвинул свой стул от стола.

— Фред, мне пора. Завтра вечером я буду здесь. И ты давай приходи. Хочу тебе о Яве рассказать.

Фред растянул рот в глупой улыбке и закивал:

— Ну конечно, дружище.

Энни поднялся и, легонько похлопав Фреда по плечу, направился к выходу. Он не стал спрашивать о своем счете, зная, что Фред заплатит.

Выйдя на улицу, Энни нацепил шляпу. Моросил дождь и делал мутным свет газовых фонарей, который сливался с таким же блеклым отблеском заходящего солнца.

Энни свернул на хорошо знакомую боковую улочку. Здесь находилась популярная в округе продуктовая палатка, от которой местным жителям было больше пользы, чем от «Стоффера». В палатке продавали угрей и другую рыбу самых экзотических видов. Щуплые старики в синих мешковатых рубахах и широких штанах сидели под навесом, ели и обсуждали свои дела; над горшочками с угрями поднимался дымок; повар большим ножом разрубал рыбью тушу. Целое семейство котов проживало возле палатки. Коты и рыбьи кишки были повсюду. Ароматы здесь были потрясающие (если только вы любите Гонконг).

Энни остановился, рассматривая китайские слоеные пирожки. Он никогда их не пробовал. Они казались менее опасными для желудка, нежели угри, и выглядели аппетитно. Ребенок бы сказал, что это помпончики из теста со сливовым джемом. Энни открыл зонтик и посмотрел на часы. Тыча пальцем в пирожки, он привлек внимание повара и купил шесть штук. Он никак не мог утолить голод, словно голодал целую вечность. Пирожки оказались необычайно вкусными, и Энни купил еще шесть штук. Опасность обостряла аппетит.

Никто не обращал на Энни внимания. Он стоял, надвинув на нос шляпу, укрывшись ее полями и зонтиком, он наслаждался. Энни спросил у повара, как называются эти пирожки. Повар не понял его вопроса и, качая головой, сказал:

— Не сегодня. Завтра…

Но мальчишка, который работал в «Стоффере», высунул голову из-за двери кухни, улыбнулся Энни и удовлетворил его любопытство.

Филли Фред Олсон, не говоря ни слова, оплатил счет капитана Долтри. Теперь он совершенно успокоился и направился в туалет. Фред чувствовал себя разбитым, но его низкорослое тело, облаченное в вульгарный полосатый костюм в итальянском стиле, двигалось решительно и быстро. Войдя в туалет, он тут же принялся расстегивать ширинку, предвкушая облегчение. Туалет был выложен довольно распространенной в Гонконге зеленой плиткой, поставляемой скорее всего из Голландии. В писсуарах — больших, блестящих, с внушительными фарфоровыми украшениями кремового цвета — журчала вода.

Важную для тела процедуру Фредди сопроводил глубоким выдохом. Он высвобождал эмоции, выдыхал их в остро пахнущее пространство туалета. Дряхлый китаец сидел на стуле у мраморного столика, на котором стояли разноцветные бутылочки, лежали расчески и прочие инструменты, призванные поддерживать мужскую красоту. Китаец не обременял себя работой, читал газету, придвинувшись к раковине с висевшим над ней квадратным и хорошо освещенным зеркалом на медных держателях. В обязанности старика входило принудить посетителя взглянуть в зеркало. Уже за это полагалось отдать ему деньги — пять центов, десять, доллар, если посетитель был особенно доволен своим отражением в зеркале после облегчения мочевого пузыря.

Дверца одной из двух кабинок открылась, и оттуда вышел Энни. Он сунул в рот последний слоеный пирожок, извлеченный из бумажного пакета.

— Эй, Фредди, — сказал он пискляво, — какого черта ты здесь околачиваешься?

— Кто это? — спросил Фредди, не прерывая тугой струи.

— Твой друг, — ответил Энни писклявым голосом.

— У меня нет друзей, — сказал Фредди, не удосужившись поднять голову, чтобы посмотреть на собеседника.

Энни скомкал бумажный пакет и выбросил его в мусорную корзину, стоявшую возле мраморного столика.