– Вы устали, вам отдохнуть надо, Иван Николаич. Я уж лучше вечером зайду.

– Это еще что за разговорчики! Отлагательства – это начало поражения. Что у тебя?

Виктор достал планшет, там были бумаги – обыкновенные тетрадные листки, исписанные мелким почерком молодого чекиста. Он не надеялся на память и всегда докладывал по бумажке – и по службе, и на партийных семинарах:

– В десять часов утра американский журналист Уильям Бронсон вышел из гостиницы «Метрополь» и направился в сквер у фонтана, что на площади Свердлова. Там он в течение десяти минут ходил вокруг фонтана и сидел на лавочке. Ни с кем в контакт не входил. Но поблизости от него нами замечен студент Поликарпов Евгений Фомич. Он читал газету на соседней скамейке. Ушел вскоре после появления Бронсона. Газету засунул в урну. С площади Свердлова Поликарпов отправился на юридический факультет университета.

– Хороший студент. Почитал газетку – и на лекцию товарища Вышинского.

– В тот день не было лекции Вышинского. Лекцию по римскому праву читал доцент Каллистратов.

– Похвальная точность. – Пронин изобразил аплодисменты. – Что еще у тебя написано?

– В десять часов сорок минут к Бронсону подъехал автомобиль «Форд». За рулем сидел посольский шофер Поль Джефферсон.

– Ишь ты! Фамилия – как у знаменитого президента, а имя – как у товарища Робсона, замечательного негритянского певца. Продолжай.

– Бронсон посетил Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Сделал несколько фотографий.

– Ну что ж, любознательность украшает командированного, как скромность украшает большевика. А что же наш юридический малый Евгений Фомич? Он не посещал ВСХВ?

– После лекций он плотно пообедал в ресторане «Изумруд».

– Ишь ты, какой богатый студент нынче пошел. У него есть официальные приработки?

– Да нет. Образ жизни – легкомысленный, даже богемный.

– Богемный? По театрам, что ли, шатается?

– Полуночничает. Любит красивую жизнь. Не пьяница, но любит красиво выпить в интересном обществе.

– У тебя получается прямо роман Эмиля Золя, а не портрет комсомольца эпохи сталинских пятилеток!

– Как вы считаете, брать его или подождать?

Пронин потянулся, словно спросонья.

– Вот вроде бы глупый вопрос. А в точку! Арест Поликарпова – немедленный, неожиданный для Бронсона – может сейчас сыграть на нас. Но можно ли считать этот ход оптимальным? Не знаю. Если бы казак от нас не ушел... Что там по Прокопию?

– Исчез. Каждую избу не обшаришь.

– Каждую и не нужно. Мы знаем, когда он ускакал из Костерева. Вот и считай варианты.

– Милиция прочесывает местность. Мобилизованы все.

– А результата нет. Скверно, друг мой. Скверно. Интересно, где он добывает себе харчи?

Железнов как бы между прочим перешел к главному:

– А тебя Ковров требует. Говорит, «дозвониться не могу».

– Еще бы. Вот от таких-то звонков я и отгородился. Ковров все хочет меня контролировать. Он лучше бы тех парней контролировал, которые работают с продавщицами и директорами магазинов по Владимирской области. А я как-нибудь обойдусь без отеческой заботы. Прокопия упустил не только я. Его и Ковров упустил.

– Ковров говорит, надо писать отчет наркому. Наши рекомендации – можно ли товарищу Сталину встречаться с Бронсоном.

– А товарищ Сталин, конечно, против наших рекомендаций шагу не сделает! Ковров может рекомендовать что угодно, но даже после беседы с наркомом товарищ Сталин не поменяет своего решения. Политика есть политика. Вопрос личной безопасности для товарища Сталина никогда не будет на первом месте. Так что все эти рекомендации – беллетристика, не более.

– Ковров приказал...

– Вот что. Ни сегодня, ни завтра я видеть Коврова не желаю. Ты пойми, я его уважаю и даже люблю, он мой старший товарищ с самых первых дней, с Гражданской... Но так уж складывается расследование, что я сейчас должен побыть в разлуке с Ковровым. Если мы начнем встречаться, обмениваться отчетами и резолюциями – беда. Провал, понимаешь? Сделаем так. Ты от моего и от своего имени напишешь Коврову отчет. Если уж он у нас такой любитель отчетов. Напиши так: доказана связь Бронсона с антисоветским подпольем. Боевик, с которым имел сношения Бронсон, скрылся. Рекомендуем выслать Бронсона из страны как ведущего деятельность, несовместимую с целями дружеского визита... Каково? Красиво? А рекомендовать товарищу Сталину не нужно.

– А ты с Ковровым не поговоришь?

– До послезавтра – никак не могу. Сугубо занят. – Пронин пригубил коньяку. – Ты в письменном виде ему передай, как наш общий отчет. В самый раз будет.

– Слушаюсь, Иван Николаич. Вот это клюква! Про такой отчет анекдоты будут ходить – сам не пришел, помощника послал...

– Не анекдоты – легенды! Как про Геракла и Прометея! Ты поторопись к Коврову-то. И насчет Прокопия всех тормоши, чтобы дергались по цепочке. Чтобы в каждом лабазе его стерегли.

Виктор ушел. Остался Пронин в одиночестве. Если Прокопий исчез навсегда – всю работу нужно начинать с нуля. В дебюте Пронину невероятно повезло: в конюшне он увидал знакомое лицо. Правда, для этого везения пришлось покрутиться под дождем по ипподрому... Случайная встреча доказала причастность Бронсона к белогвардейскому подполью. Но в миттельшпиле это лицо исчезло. Тупик.

Агаша появилась, как всегда, неожиданно – с кастрюлей борща.

– Борщ сегодня удался на славу!

– Эх, Агаша, сами-то себя хвалить мы все умеем. А толку? Ты мне полтарелочки налей. И хлеба бородинского.

– Вы бы окошко закрыли, Иван Николаич! Просквозит ведь! Сейчас по Москве грипп ходит марокканский! Спасу от него нет. Всенародная вакцинация!

Борщ он хлебал задумчиво и печально. Права Агаша, с таким сквозняком можно и простуду схватить. А порцию свежего воздуха можно принять и на прогулке.

Зеленое пальто просохло и выглядело почти элегантно. Добротный заграничный материал в руках самых маститых московских портных превратился в вещь с большой буквы. Нитки там как-то по-особому крученные...

Пронин надел мягкую фетровую шляпу – и выбежал в подъезд. «Прогуляюсь до сада «Эрмитаж», пройдусь по Петровке – и домой». Возможно, это был последний теплый вечер осени. Теплый и сухой. Как раз на Петровке Пронин почувствовал... нет, не слежку, пожалуй, но чей-то внимательный взгляд. Он надвинул шляпу на лоб. Это наверняка Ковров. Напустил своих мальчиков. Сколько раз объяснял ему, что в работе необходимы тайм-ауты... В районе Каретного человек в кожанке приблизился к Пронину со спины. Пронин резко остановился. «Кожанка» тоже остановился. Бросил под ноги Пронину какой-то пакет – и перебежал через дорогу. До Пронина он пальцем не дотронулся. Никакого взрывного устройства в конверте быть не могло. Значит, это не покушение. Если, конечно, не иметь в виду отравленные конверты и прочую чепуху из книжек с картинками. Пронин поднял конверт, распечатал. Никакой шпионской машинерии там, конечно, не было. Сложенный вчетверо лист папиросной бумаги, а там – надпись синим карандашом: «Жду в два часа. Каляевская, дом 4». Кто это? Прокопий? Пронин не знал его почерка. Неужели он скрывается в Москве? Хочет поговорить по душам, на правах старинного знакомого. Или пристрелить? Скорее всего, возможно и то, и другое – под настроение. В бегах люди дичают. А Прокопий одичал уже давно – с тех пор, как залег на дно. А может быть, и раньше – в мясорубке Гражданской.