– Оно и правильно, что не поблазнилось[24], – согласно кивнул старец Алексий. – Однако же намедни наш настоятель после литургии великим князьям Константину и Николаю пакибытие[25] учинил. Небось все по твоему, Государь, завету?

– Вестимо, так, отче, – склонил голову император. – За державу нашу болею. А Николай будет истинным императором. Супротив него Константину претензий ставить не надобно. Я и завещание прежде составил. А теперь оба они благословение Божие получили.

– Вот и ладно. Значит, так Богу угодно, – согласился схимник Алексий. – Токмо не хочешь ли ты, мил человек, поведать как в Дивеево ездил?

– И то верно, – вздохнул Александр. – Исповедаться перед дорогой надобно.

В то утро отец Серафим не находил себе места. Сразу после утреннего богослужения, он принялся подметать келью, крыльцо, а потом и двор убирать. Келейником у него был пономарь Егор. И когда тот увидел, что старец собственноручно принялся за уборку, то хотел делать все сам, но старец Серафим воспротивился:

– Ты, Егорушка, займись своим делом, аки устав требует. Я же должен ко встрече великого гостя подготовиться.

Егор подивился речам старца, потому как никто из именитых гостей не сообщал о желании посетить Дивееву пустынь. Однако возражать не стал и отправился к себе в пономарню.

Не успел Егорушка сделать и двух шагов, как услышал, что по дороге к монастырю мчится коляска. От ближайшего перелеска показалась тройка породистых гнедых. Рысаки неслись во весь опор, и вскоре ко двору подкатила знатная коляска, хотя кучера в ней не было, конями управлял сам гость. Это могло бы показаться малость чудным, однако кто только в Дивееву пустынь не захаживал!

Старец поспешил навстречу приезжему, поклонился тому в ноги и молвил:

– Здравствуй, великий Государь! – затем отец Серафим взял приезжего за руку и повел в келью.

Пономарь Егорушка так и остался стоять, открыв рот от неожиданности. «Как же так? – соображал пономарь. – Государь всея Руси не может приехать в гости абы как, без слуг, без лакеев, без форейторов! Да и преображенцы не отпустили бы императора без пригляду. Что деется?!»

Меж тем старец Серафим провел Государя, ибо это действительно был он, к себе в келью и усадил на лавку в красном углу.

– С дороги чаю не мешало бы откушать? – полувопросительно обратился старец к Александру.

– И то верно, – кивнул Государь. – Да ты, я вижу, успел уже самовар истопить? – Император протянул руку к стоящему рядом на столе пузатому самовару и потрогал бок.

– Верно, Государь, – поклонился отец Серафим Александру. – Ждал я тебя, потому что ни свет ни заря уже знал, что ты сегодня ко мне на чай заглянешь.

– А откуда знал-то? – удивился император. – Эх, да что это я? – махнул он рукой. – Если знал, значит, от Господа… – Александр для верности поднял правую руку и перстом указал в небо.

Старец Серафим промолчал, потому как не на все замечания отвечать надо. Он достал из тумбочки две чашки для чая и принялся разливать заварку. По келье тут же расползлись сочные запахи полевых трав, поскольку старец любил испить травяных настоев после трапезы.

Император мгновенно оценил пристрастие отца Серафима к травяному чаю и благодарно принял чашку из его рук. Отпив глоток-другой, Государь довольно покачал головой, дескать, такого чая ни в России, ни во Франции отведывать не пришлось. Посмотрев на старца, он отметил, что тот ждет от него каких-либо объяснений: ведь не для распития же необыкновенного чая Государь пожаловал в Дивееву пустынь, где сама Богородица повелела отцу Серафиму основать женский монастырь.

– К месту ли я пожаловать решил? – замялся император. – Еще с юных лет задумывался я о предназначении моем…

– Лета наша, яко паучина поучахуся[26], – кивнул старец. – Истаял еси яко паучину душу его[27]. Ну да поведай, о чем печалишься?

– Никогда и никому не говорил, но тебе как на духу скажу, – Александр перекрестился на кивот из трех икон в углу кельи. – В юности с моего беспутного согласия загублен был батюшка мой Павел Петрович. Прельстился я на речи графа Палена и иже с ним! Да Господь помог страну уберечь! Именно Господь ее уберег, а Богородица направила меня спастись от напасти нерусей у тебя в обители.

– И то верно, – согласился отец Серафим. – Не познавши корень зла, да не покаявшись, не избавишься от него. Ведомо мне житие батюшки твоего, Государь, давно ведомо. И, ежели покаяться прибыл, спаси Христос! Помогу, чем могу, с Божьего благословления. Ведь сказано: внегда подвизатися ногам моим, на мя велеречиваша[28]. Но державу нашу ожидает смута великая, ибо проникла нечисть уже и в души рабов Божьих. Сей час растет рог[29] нечестивцев. Иже императору и царству его буде в том погибель.

– Ах! – воскликнул Александр. – Ведь говорили мне и Дибич, и Майборода, и Шервуд, дескать, грядет смута неминучая… Что же им не хватает, нерусям?!

– Как что? – удивился священник. – Думу предлагать будут с брожением умов да всегдашним несогласием с волей царскою.

– А я ли не думский совет предлагал? Я ли не пытался ввести демократию? Еще матушка моя Мария Федоровна предупреждала, дескать, добился власти от нечестивцев и от них же головы лишишься!

– Так оно и будет, Государь, – печально заметил старец. – Ибо несть числа крови жаждущим, а имя их – легион. Будет один из твоих потомков миропомазан на царствование и в начале сего царствования начнутся несчастья, беды народные, война неудачная. Настанет смута великая внутри государства. Поднимется отец на сына и брат на брата. Но вторая половина правления будет светлая, и жизнь Государя долговременна[30]. – Уж не брату ли моему ты пророчишь вторую половину правления словами Апокалипсиса о жизни вечной в Небесном Иерусалиме? – спросил император, исподлобья взглянув на старца. – Ведь сказано: «Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою»[31].