Но вернемся к осени 1939 года. В течение следующих месяцев советское руководство пристально следило за развитием ситуации на Западе. Казалось, что прогнозы оправдываются – после разгрома Польши война приняла характер ярко выраженной позиционной борьбы. Правда, в отличие от Первой мировой, не было ни многодневных артиллерийских обстрелов, сметающих все с лица земли, ни массовых пехотных атак на подготовленные позиции, ни сотен тысяч убитых. Война выглядела довольно странно – редкие перестрелки, игра в футбол на нейтральной полосе… Ее так и окрестили – «Странная война». Все выглядело так, словно немцы, французы и англичане и не собирались воевать друг с другом, а сели в окопы по какому-то странному недоразумению. Явное нежелание западных союзников вести какие-либо активные боевые действия заставляло задуматься о том, не собираются ли они продолжить политику умиротворения и заключить мир с немцами при первой благоприятной возможности? Советскому руководству необходимо было быть готовым и к такому развитию событий. В тогдашней ситуации сговор основных капиталистических держав за счет СССР выглядел отнюдь не фантастикой, а реальной угрозой. Именно поэтому руководство в Москве было совершенно не заинтересовано в том, чтобы Вторая мировая война закончилась, так и не успев толком начаться.

В первую очередь следовало укрепить свои позиции в Восточной Европе. В октябре 1939 года советская дипломатия навязала трем прибалтийским республикам – Эстонии, Латвии и Литве – военные соглашения, согласно которым на территории этих государств были размещены советские военные базы. Это автоматически делало невозможным контроль какой-либо другой великой державы над этими странами. Нужно сказать, что опасения советского руководства по поводу возможного перехода прибалтийских государств под контроль Германии были основаны на вполне реальных фактах.

Одновременно Финляндии были предъявлены территориальные требования, которые в Хельсинки отклонили. Началась уже давно переставшая быть «незнаменитой» Зимняя война, в результате которой граница на Карельском перешейке оказалась далеко отодвинута от Ленинграда. К слову сказать, хотя официально немцы соблюдали в этой войне строгий нейтралитет, в действительности Третий рейх оказывал финнам определенную помощь.

Можно долго спорить о том, насколько оправданными с моральной и стратегической точек зрения были эти действия советского руководства. Однако к нашему вопросу – о союзе между СССР и Третьим рейхом – это прямого отношения не имеет. А признаки таких союзных отношений в действиях Кремля обнаружить крайне сложно. Скорее наоборот – целью внешнеполитических акций становились те государства, в которых германское влияние было наибольшим.

Во время Зимней войны Третий рейх оказывал скрытую, но достаточно масштабную помощь Финляндии. Гитлер совершенно справедливо рассчитывал, что война толкнет «северного соседа» Москвы в объятия Германии. В чем он глубоко ошибался – так это в оценке боеспособности Красной Армии. Неудача первого штурма линии Маннергейма привела немцев (и не только их) к выводу о том, что Советский Союз – колосс на глиняных ногах, а репрессии против командного состава радикально ослабили вооруженные силы русских.

Лето 1940 года принесло вермахту ошеломляющие победы в Европе. Франция, которая в Первую мировую сражалась больше четырех лет, «от звонка до звонка», оказалась выведена из строя за шесть недель боевых действий. Многие были шокированы этими успехами Третьего рейха. Среди этих многих было и советское руководство. Расчеты на затяжную войну на Западе, которая позволит спокойно выполнять стоящие перед страной задачи, не оправдались. Не случайно именно в 1940 году, после немецких побед, принимается серия лихорадочных мер как внутри страны, так и на международной арене, направленных на ускорение подготовки к возможной войне. Прибалтийские республики становятся частью Советского Союза, попутно решается «зависший» с 1918 года Бессарабский вопрос, проводится фактическая мобилизация экономики, вводится жесточайшая дисциплина на предприятиях. Страна готовилась к столкновению.

Об этом свидетельствует и визит народного комиссара иностранных дел Молотова в Берлин, состоявшийся в ноябре 1940 года. Впервые с августа 1939 года переговоры проходили на столь высоком уровне. Предметом обсуждения были, по большому счету, отношения двух государств в новых условиях – после разгрома Франции и установления безраздельного доминирования Германии в Западной и Центральной Европе.

И Гитлер, и Сталин стремились в первую очередь прощупать позиции друг друга. Известно, что уже летом 1940 года, сразу после разгрома Франции, фюрер отдал приказ о подготовке плана войны против Советского Союза. Осенью 1940 года его разработка уже шла полным ходом. Однако для подготовки еще нужно было время, кроме того, немецкие военные собирались сполна использовать фактор внезапности.

Визиту Молотова в германскую столицу предшествовали достаточно оживленные переговоры, состоявшиеся в начале осени 1940 года. Обе стороны волновал вопрос о том, как будут дальше складываться их отношения. Здесь нужно еще раз подчеркнуть, что ни Гитлер, ни Сталин не доверяли друг другу. Рассказ о «простачке Сталине, поверившем Гитлеру», – не более чем байка. В ходе этих переговоров были поставлены достаточно острые вопросы – в частности, о высадке германских войск в Финляндии, которая в соответствии с предшествующими соглашениями находилась в сфере интересов СССР. Советское руководство волновал также вопрос о балканских странах; в Москве вовсе не собирались пассивно наблюдать за тем, как государства юго-восточной Европы одно за другим становятся германскими сателлитами.

Германская сторона вынуждена была объясняться. По поводу ситуации в Румынии Иоахим фон Риббентроп писал своему коллеге: «Гарантия, данная нами Румынии, возникла исключительно вследствие необходимости предохранить эту с точки зрения снабжения Германии нефтью и зерном особо важную область Румынии против всяких помех от войны, саботажа и т. д. как изнутри, так и в виде покушений извне… В конце августа под влиянием агитации английских агентов, общеизвестных нарушителей спокойствия на Балканах, отношения между Румынией и Венгрией настолько обострились, что непосредственно предстояло возникновение войны и даже уже происходили столкновения в воздухе. Было ясно, что мир на Балканах может быть спасен только путем быстрейшего дипломатического вмешательства. Времени для каких-либо переговоров и консультаций не оставалось. В военном отношении положение вещей зашло уже слишком далеко… Также и германская военная миссия с принадлежащими к ней учебными формациями германской армии, посланная на днях по просьбе румын в их страну и снова давшая врагам повод строить прозрачные комбинации, имеет целью, кроме обучения румынской армии, в то же время обеспечить германские интересы, обусловленные тесным переплетением германского хозяйства с хозяйствами этих областей». Такой ответ, понятное дело, советское руководство не устраивал. Тогда из Берлина последовало приглашение Молотову прибыть в Берлин для личных переговоров.

Советская сторона ответила согласием. Из материалов, подготовленных для визита Молотова в Берлин, следовало, что руководство в Кремле собирается запросить достаточно высокую цену за свой доброжелательный нейтралитет. В частности, речь шла о том, чтобы Финляндия и Болгария были признаны безоговорочно относящимися к сфере интересов СССР; без консультаций с советским руководством не должны были предприниматься никакие шаги в отношении Румынии, Венгрии, Турции и Ирана. Помимо всего прочего, эти требования были своеобразным «пробным шаром» – по реакции на них германской стороны можно было бы судить о дальнейших планах Гитлера.