– У нее будто болит что-то, – сварливый тон сейчас был ни к чему, но после ланкмиллерской грубости с утра пораньше так и рвался наружу.

Наложница деликатно пропустила это ворчание мимо ушей и, положив к себе на колени гроздь винограда для удобства, продолжила расчесывать волосы.

Я тоже не стала надолго зацикливаться, всё-таки голод по-прежнему давал о себе знать весьма настойчиво. Схватила с тарелки яблоко, опасливо пренебрегая экзотикой, и снова ушла в ванную, но уже через каких-то пять минут вернулась, понимая, что больше ничего ни с волосами, ни с кожей сделать не в силах. Чувство было такое же, как тогда, когда нас в бордель-кафе однажды накормили протухшей рыбой. Мучила жуткая тошнота и озноб, пробиравший всё тело. Я оперлась на дверной косяк, прилагая ощутимые усилия, чтобы не сползти по нему на пол. Чувствуя, как неотвратимо подступает пора обниматься с «белым другом». Ох, как я всё это ненавижу…

Николь при виде меня вскочила с кровати, но тут же тяжело осела обратно. Она была вся серая.

Творилось что-то слишком отвратительное даже для моей жизни. Словно утопленная в тумане, я лишь изредка выныривала на поверхность, где был белый потолок, жёсткая койка, уколы, головная боль, жажда и тошнота. Тяжёлый запах спирта, пропитавший собой воздух, наволочки и стены. Так продолжалось, кажется, уже очень долго, так что монотонный писк приборов въелся в подкорку и потихоньку сросся с моим существом.

Всё так сразу резко смешалось и оборвалось, что сейчас я ровным счётом ни черта не знала, не помнила, из мыслей будто не осталось ни одной целой. Все они потонули в вязкой туманной взвеси. И я тоже – вместе с ними погружалась всё глубже. Но однажды из забытья меня выдернул резкий голос Ланкмиллера.

Я лежала, не двигаясь и часто моргая, уставившись в потолок, и чувствовала себя почти так же, как тогда на помойке под дождем, когда в памяти обнаружила огромную, ничем не заполнимую дырищу. Я уцепилась за голос Кэри, как за спасительную соломинку. Больше не хочу проваливаться в эту омерзительную бездну, возвращаться во тьму.

Медленно и осторожно восстановила в памяти последние сохранившиеся моменты. Сразу стало легче чувствовать себя живой. Постепенно вернулась и возможность мыслить трезво и строить разумные предположения. Отравление, наверное? Мерзкая штука. Да какое сильное. Еле мизинцем пошевелить могу. Может, сдёрнуть с себя уже эту капельницу? Замучила, сил нет. И белый потолок тоже видеть больше уже не могу. Хотя если приглядеться, то на этот раз он бежевый.

– Пусть так, – Ланкмиллер медленно выдохнул, – но почему я узнаю об этом последним?

Он говорил спокойно, но тихую, клокочущую ярость в этом спокойствии мог не услышать только глухой.

– Мне не приказывали поставить вас в известность! Если бы был приказ, тогда и…

Беседа подобного содержания продолжалась уже несколько минут, и в конце концов я решилась поискать глазами её участников. Никогда б не подумала, что обыкновенный поворот головы будет стоить мне стольких усилий.

Зато когда мои старания увенчались успехом и я заметила двух мужчин, разговаривающих у двери в комнату – а это была уже наша с Николь комната, а не больничная палата, – не смогла сдержать вздоха облегчения. Не знаю, с чего вдруг он вырвался. Просто страшно было бы одной быть после всего этого тумана.

Тот, кого Кэри так остервенело отчитывал, был врач, в белом халате и взлохмаченный. Сам Ланкмиллер, одетый в чёрное, словно оттенял его, особенно элегантно смотрелась приталенная сорочка. Но разве под тёмный пиджак не светлое носят?

– Срываете на мне злобу, – негромко ворчал доктор, складывая на груди руки.

Я продолжала рассматривать Кэри во всех деталях, внимательно щурясь и не понимая, что в нём не так. Определённо что-то было, что-то очень важное. Он, видимо, как-то почувствовал мой взгляд, потому что неожиданно повернул голову в сторону кровати и бросил врачу сухое:

– Свободны.

Дверь тихо закрылась за ним.

– Ты первый раз за четыре дня очнулась, – глухо констатировал Кэри, опускаясь на покрывало.

На меня он не смотрел, взгляд будто бы проходил сквозь и устремлялся в никуда. Ланкмиллер не прикасался ко мне и не тревожил, он сидел, опустив голову и сцепив руки в замок. У него была двухдневная щетина, и это сразу делало его как-то мужественнее и старше. Я, прилагая немалые усилия, села, позволив себе пока что лбом упереться в его плечо. Наверное, надо что-то спросить, а то ведь и просидит так до вечера.

– Слушай, Кэри…

Он перевёл на меня усталый, рассеянный взгляд, но напрасно. Выдать что-то большее я оказалась не в состоянии. Во рту было сухо, и язык еле ворочался. Но было кое-что, что смертельно хотелось узнать.

– Что-то я не вижу Николь, – слова вышли сухим шершавым потоком воздуха.

– Ей повезло меньше, чем тебе, – безжизненным голосом отозвался Ланкмиллер. – Вчера похоронили.

Мне словно пощёчину отвесили. Не то чтобы я успела сильно к ней привязаться, но она не заслужила этого. Она, чёрт возьми, не заслужила этого. Очень мягкая и живая, любимая наложница. У неё в глазах всё равно была грусть, и она не закончилась светом. Теперь никогда уже не закончится. Горечь скатывалась от этих мыслей на языке комьями, всасывалась в кровь.

– Виновных уже нашли?

– Я виню себя и никого кроме, – с неожиданно странной интонацией ответил Кэри. – Этого не должно было случиться. Если случилось, значит, где-то недоглядел.

Он был таким беспомощным и подавленным, каким я не думала, что увижу его когда-нибудь. Он был богом этого дома, а богам не полагается скорбеть. Иначе все начнут видеть в них человеческое, а это… чревато. Я не знала, что ему сказать. Что вообще полагается говорить в таких ситуациях. Тугой колючий ком застрял и у меня в горле, поэтому я молчала, по-тихому пытаясь вытянуть из-под кожи иголку капельницы. Едва расправившись с ней, попыталась слезть с кровати и походить немного, чтобы изгнать из конечностей ощущение задубевшей ваты и перестать так сильно напоминать самой себе покойника. Правда, к подвигам подобного рода я оказалась не готова и, сделав пару неуверенных шагов, судорожно ухватилась за полку над кроватью, чтобы устоять на ногах.

Кэри почти раздражённо усадил меня поперёк колен, как непослушного ребенка.

– Прекрати свои глупости, ещё с тобой проблем не хватало.

На столь близком расстоянии я заметила глубокие тени, залёгшие на лице, синяки под глазами. Он мучился бессонницей? Мучился. Как-то запоздало пришла мысль, что мне стоило бы вырваться, а не пялиться на него и не сидеть, прижавшись. Но теперь уже было поздно. Я несмело коснулась его виска, потом опустила ладонь, медленно проводя вниз по щетинистой щеке, и остановилась, врасплох захваченная осознанием, что лучше бы мне не делать то, что делаю, а то, не ровён час, уеду в дурку.

Кэри молча взял мою руку в свою и чуть сжал, явно не спеша отпускать обратно. От него разило усталым отчаянием, и ощущения от этого рождались противоречивые. Не хочу к нему проникаться ни сочувствием, ни симпатией. Что бы там ни было, а ни одно даже самое человеческое чувство не извиняет того, что он мудак. Что ещё печальнее, моего плачевного положения это тоже не меняет.