Голос его пугал. Глаза пугали ещё больше. Уже только одним хищным прищуром он вгонял иголки под ногти. Он очень хорошо возвращал в реальность. Напоминал мне о моём месте со всей беспощадностью.

– Извини, – бестолково промямлила я, не зная, зачем и к чему.

– Извини? – выдохнул Кэри, он так угрожающе возвышался надо мной, что я только ещё больше съеживалась. – Ты когда-нибудь привыкнешь к правилам этого дома, или мне в тебя их гвоздями надо вдалб…

Он внезапно осёкся. Сдавливая виски, привалился спиной к стене и медленно осел на пол.

В этот момент дверь кабинета с шумом распахнулась.

Стул подо мной был нечеловечески жёстким и скрипучим, будто уже сам по себе являлся орудием пыток. Всё, что только могло затечь, давно уже затекло, а сесть на нём хоть сколько-нибудь удобнее не представлялось возможным. Яркий свет лампы выедал глаза до такой степени, что время от времени по щекам градом катились слёзы, и кроме него больше ничего разглядеть не получалось. Но этим не ограничились, они связали мне руки за спиной крепким морским узлом, от запястий до плеч их ломило так, будто вот-вот лопнут суставы. В подвале дома Ланкмиллеров знали толк в том, как причинять боль.

Генрих, а это был именно он, судя по голосу – а голос ланкмиллерского начальника охраны за время, проведённое здесь, я уже успела выучить, – надрывно кашлянул. Ольсен был странный мужик, густые каштановые волосы собирал в хвост, носил дорогой костюм, большие часы и суровое выражение лица. И было в этом безукоризненном порядке что-то ужасающее. Какая-то частичка хаоса, подрывающее внешнее спокойствие.

Я говорила мучителю найти виновника вовремя, но, видимо, даже я опоздала тут со своими непрошеными советами, а теперь он и сам валялся с отравлением. По обрывкам доносившихся до меня разговоров можно было понять, что жизни ничего не угрожает и он уже совсем скоро придёт в норму. Ещё бы, как не откачать любимого господина. Его явно травили с другой целью и другим ядом, медленным и опасным, не потому что его хотели убрать, как нас с Николь, нет. Ему хотели отомстить. На нём хотели сорвать злость.

Но сейчас ничто из этого было не важно, потому что начальник охраны Генрих Ольсен имел свои, очень специфические представления о произошедшем.

– Зачем, – грубый тон ударил прямо в лоб, почти выбивая из лёгких воздух, – ты покушалась на жизнь господина?

– Ты безнадёжен, Генрих, – простонала я, уронив голову на стол.

– В глаза смотреть, – рявкнул сзади один из его помощников.

У «гениального детектива» их было двое, но если последний отличался хоть относительной адекватностью, то первый зачислил сразу же меня в ряды врагов народа и неустанно продолжал гнобить. Я выпрямилась, хотя спина непередаваемо болела, и протянула медленно и надрывно:

– Да я к нему и пальцем не прикасалась, к вашему господину.

Хотя хотелось бы!

Я пробовала разные стратегии: увещевать, хныкать, плеваться ядом в них, взывать к разуму, взывать к человечности – не помогало ничто.

Разговор подобного содержания продолжался по ощущениям уже несколько часов. Если быть совсем уж честной, он начался ещё вчера, когда только всё случилось, правда, закончился он тогда не слишком продуктивно – моим голодным обмороком. Меня временно заперли в комнате, где из мебели только одна жёсткая кровать и была, но это было далеко не худшим развитием событий из всех возможных. Мне даже принесли поесть, пресную рисовую кашу с хлебом. Ночью начался озноб, отпустивший только к утру, сейчас я снова начинала чувствовать себя паршиво и молилась только о сне и о том, чтоб от моей спины уже наконец отстали, она уже вся трещала. Невозможно столько времени сидеть неподвижно на этой дьявольской табуретке.

– Простейшие логические доводы говорят об обратном, – спокойно заметил Генрих, – ни разу до твоего появления подобного в доме не случалось, а многолетний опыт научил меня не верить в совпадения.

– Да я не пошла бы на убийство!

– На словах все ангелы, – начальник охраны осадил, не поведя и бровью, мои значительно ослабевшие попытки защитить своё честное имя.

Меня пока ещё не били, меня даже почти не трогали, но я кожей чувствовала, как звенел между нами воздух, если всё будет так продолжаться и дальше, то есть серьёзные основания для беспокойства.

– Меня и саму только недавно травили, тоже, скажете, я сама? От большой любви поваляться в обмороке?

– Естественно, ты сама, – один из помощников за моей даже прыснул, словно это было ясно как белый день. – Для отвода глаз. Ты-то сейчас сидишь жива-здорова, а Николь по твоей милости лежит в сырой земле.

– Да и господин вызвал меня именно в тот момент, когда ты находилась в его комнате. Тоже находишь это исключительным совпадением? – голос Генриха врезался в воздух, уже в тот момент, когда я хотела взвиться и пояснить им на повышенных тонах, что вешать на меня ещё и Николь – это уже просто бесчеловечно.

– Да где здесь вообще хоть какая-то связь? – Его слова словно выбили почву из-под ног, и я снова безжизненно уронила голову на стол, снова почувствовала болезненный тычок в спину, но сил выпрямиться уже не оказалось.

Как они утомили своей тупостью, своей упрямой твердолобостью, ввергающих в такие глубины отчаяния, где окончательно перестают видеть свет.

– Всё. Мне это надоело, – Генрих стукнул кулаком по столу.

У меня внутри что-то оборвалось. Я тоже сразу поняла, что всё.

– Лучше бы ты во всём сразу созналась, – сокрушённо вздохнул второй помощник, который был потише, вроде бы Оливер.

– В дрессировочную её, да? – первый заискивающе глянул на начальника, тот кивнул и быстрым шагом направился к выходу. Меня вздёрнули за шкирку и подтолкнули следом. К тому времени из-за шума в ушах я почти перестала слышать.

Почему-то запоздало посетила какая-то совсем уж печальная мысль, что дело, может быть, и не в предвзятости, не в том, что все здешние обитатели живут в этом поместье, как в пузыре, изолированные от всего остального мира. Не в том, что они боятся всего, что приходит извне. Не в том, что они это ненавидят. Может, всё гораздо, гораздо проще. Они изначально не собирались искать истинного виновника. Ни Кэри, ни эта его служба охраны. Им проще всего выбить признание у меня и поставить на этом точку. Если не получится признание, то дух.

Название у комнаты было чересчур безобидное для её содержимого, даже какое-то издевательское. Ещё недавно я сама была заперта в контуре другого такого пузыря, своего прежнего места работы. Когда тебя замыкают в пространстве, действительность начинаешь изучать по картинкам из разбросанных для посетителей журналов. Или с экрана телевизора на кухне. Много раз я видела там изображения правительственных камер пыток для беглых невольников. Хотя для того, чтобы их запомнить, для того, чтобы обречённость и ужас, пропитавшие там даже воздух, навсегда отпечатались в твоём сознании и возвращались в ночных кошмарах, достаточно было и одного раза. Им гордились и запугивали, бесконечно, по кругу. И на этом держался мир. Теперь я стояла в похожей камере. Но вместо ужаса не чувствовала ничего.