Заросшие лица разом расцвели от счастья. Айны довольно лыбились и нетерпеливо поглядывали на оружие и ранцы японских солдат. Я не стал затягивать с трофеями, приказал быстро освободить трупы от всего полезного, а сам решил заняться допросом.

Раненые солдаты уже затихли, скорее всего, истекли кровью, но офицер все еще оставался в сознании. Он натужно, со свистом дышал, страдальчески кривил рот и быстро поводил по сторонам узкими глазами.

– Меня понимаешь? – поинтересовался я, присев перед ним на корточки.

– Да, понимаю, – на неожиданно правильном русском языке ответил лейтенант.

– Где выучил наш язык?

– Два года работал парикмахером во Владивостоке…

– Понятно. Куда шли?

– Ваш генерал уже сдался… – неприязненно процедил японец. – Война на Карафуто закончилась. Вас накажут свои же.

– Жить хочешь?

– Я уже мертвый, а мертвым все равно.

– Сейчас оживешь. – Я достал нож и попробовал пальцем острие.

– Хорошо, хорошо, я скажу… – зачастил лейтенант, настороженно следя за клинком. – Меня послали за русской женщиной, которая лечит туземцев. Майор Камура хотел просто встретиться с ней и предложить лечить наших солдат. Все, что происходит на Карафуто, должно происходить только с разрешения японской власти. Айнов и гиляков нет смысла лечить, это человеческий мусор. Им только предстоит стать людьми…

В мозгах плеснулась ярость. Почти не владея собой, я коротко ткнул офицера кончиком ножа в глаз.

– Сахалин, тварь, а не Карафуто…

Из глазницы брызнула розовая слизь, офицер тоненько завизжал и засучил ногами.

– Повтори.

– Сахари-и-ин.

– Не понял. Еще раз, энергичней, от груди! Громче, по-русски, ты же умеешь!

– Са-а-аха-лин!!!

– Молодец, поехали дальше.

Экспресс-допрос продлился недолго. Полностью деморализованный японец, по щенячьи скуля, охотно выложил все, что знал.

Как и предыдущая группа, отряд вышел из Тымова, где японским гарнизоном командовал некий майор Камура. Для чего Майя понадобилась майору, узнать точно не удалось, но в его добрые намерения я совершенно не верил. А еще лейтенант сообщил, что все русские отряды в окрестностях уже сдались, и это не улучшило настроения.

Пока возился с пленным, айны закончили со сбором трофеев. Один из них, неуверенно вертя свой нож в руках, что-то спросил и показал на труп. Остальные настороженно на меня уставились.

– Она спрашивает, печень жрать обязательно? – перевел Тайто.

– Печень? – сначала я не понял, при чем здесь печень и зачем ее жрать, но потом вспомнил свою речь перед началом боя и слегка смутился. – Как хотите, по желанию…

Бойцы облегченно вздохнули, видимо, становиться каннибалами им не очень хотелось.

– А теперь скажите, что вы делаете с ворами?

Бородачи растерянно переглянулись.

– С людьми, которые тайком забирают ваши вещи, – уточнил я.

– Э-э-э, отец, у нас не красть никто… – с виноватой улыбкой пояснил Тайто. – Зачем украдать у своих? Айна – самый честный.

– Черт… – Я с досады чертыхнулся. – А если на вашей земле начнет охотиться чужой… ну, гиляк, к примеру…

Бойцы оживленно закивали, а переводчик прокомментировал:

– Да-да, гиляка такой вора, лезет, ворует…

– Так что вы с такими делаете?

– Открывать пузо и вешать за нога на ветке, чтобы висел, а другой видел, что так делать нельзя! – Айн кровожадно ощерился и ткнул пальцем в дерево.

Я облегченно выдохнул.

– Есть на чем вешать?

Тайто показал намотанную на пояс грубую веревку из размочаленного лыка.

– Всегда есть.

– Хорошо. – Я пальцем указал на трупы. – Вперед. Всех развесить.

– Зачем, отец? – озадачился бородач. – Тогда япона знать, что айна их убивать. Оставить так, зверь кушать, никто не найдет.

– Это ваша земля, а японцы пришли сюда как воры! – выйдя из себя, заорал я на бородача. – Пусть знают, что в лесу их ждет только смерть. Пусть дрожат и боятся каждой тени! Вашу доброту они принимают за слабость. Выполнять!!! Иначе заставлю жрать потроха косоглазых.

Возражений не последовало, айны расторопно приступили к выполнению приказа. Скоро все деревья вокруг нас стали похожи на жуткие виселицы, на которых вниз головой качались мертвые тела с выпущенными кишками.

Офицерика… а офицерика повесили последним. В его ранце я обнаружил мешочек с женскими украшениями, на которых виднелись следы засохшей крови. То есть их либо снимали с уже мертвых, либо… либо срезали с живых.

Так что повис он далеко не сразу. И еще до того, как стал трупом.

– Уже мертвый, говоришь? – Я приподнял обухом томагавка безвольно опустившуюся голову.

– У-у-у, и-и-и… – надрывно завыл японец, хлопая веками на пустых глазницах и пуская кровавые пузыри распухшими, потрескавшимися губами.

– Живой, что ли? Ну тогда живи… – Я кивнул айнам.

Офицера потащили за ногу к дереву, а я неожиданно почувствовал на спине взгляд и резко развернулся, вскидывая маузер. Но тут же опустил оружие, разглядев в огромных лопухах лошадиную морду.

– Сдаваться пришла? Ну иди сюда…

Лошадка фыркнула, медленно ступая мохнатыми ногами, подошла ко мне и доверчиво положила голову на плечо.

– Хорошая, хорошая. – Я ласково потрепал ее по крупу. – Бедолага, натерпелась, видать. Ну ничего, не бойся, не обижу…

По своему виду кобылка не была строевой, видимо, японцы реквизировали животину у какого-то местного жителя. Невысокая, но крепкая, мохнатая, как медведь, она сразу пришлась мне по душе. Слегка подумав, назвал ее Бабочкой. Почему так? Мне показалось, что когда-то у меня уже была кобыла, которую звали Папильоной, что по-французски и означает «бабочка». Но, как ни старался, ничего похожего в памяти штабс-ротмистра не нашел. Опять – вывихи подсознания? Черт, так и рехнуться недолго.

Назад возвращался верхом. До предела нагруженные добычей, но абсолютно счастливые, айны топали следом.

Я же не блистал настроением, но грустным точно не был. Начало положено. И путь я выбрал совершенно правильный. К чему он приведет – бог весть. Но останавливаться я не собираюсь. Карафуто, говорите? Шиш вам на воротник, а не Карафуто. Сахалином был – Сахалином и останется. По крайней мере, пока я жив.

Добравшись до заимки, забрал содержимое сундука, частью нагрузив личный состав, а частью – навьючив лошадку. Бабочка сердито зафыркала, но дополнительный груз потащила без особых усилий.

К вечеру мы уже были у Пиленги. Первой к нам выскочила Мадина, с разбега прыгнула мне на руки и крепко прижалась к груди. Послышались сдавленные рыдания.