созерцательные ордена — живое сердце Церкви. И это сердце бьется не для себя: в духовной «экономике» созерцателя почетное место занимает ближний. Разумеется, этот возлюбленный ближний не часто слышит о своих неведомых друзьях-траппистах или картезианцах, но кто посмеет усомниться в глубине и искренности расположения, которое отдает все, что имеет, и просит взамен лишь разрешения подарить и самую жизнь?

* * *

Есть ли действительно необходимость оправдывать призвание к созерцательной жизни? Современный мир делает это с таким успехом! Он создает невыносимую цивилизацию, враждебную сверхъестественному, не в ладах со священным, холодную как машина, глупую как система и столь явно намеренную каждый день удушать свободу то в одном, то в другом, что она во весь голос требует этой радикальной формы восстания совести, какой является принятие монашества. Бдительная тирания Священной Эфeктивнocти, царствующая если не над сердцами, то над умами и руками, мало-помалу придает современному человеку обличие дверной ручки, круглое и гладкое как фарфор, и которое оживляется лишь на скорости около тысячи километров в час от искривления хрящей и лицевых мускулов. Лицо летчика на максимальной скорости с поразительным реализмом (который всецело зависит от ветра и ничуть — от вдохновения) напоминает маску античного трагического актера. В то время, как отупевшие умы тащатся по земле с благоразумной медлительностью, тела передвигаются в пространстве со скоростью ветра. Перестановка атрибутов полная; можно даже добавить, что отныне, при содействии технических аварий, тела прибывают к месту назначения куда быстрее, чем дух. «Технические достижения», которыми мы так гордимся, составляют настоящий заговор, чтобы вернуть нас не в природное состояние, где еще возможны некоторые зачаточные проявления свободы, а к состоянию материи, разумной лишь настолько, чтобы самой выстраиваться в ряды, выполнять руками определенные движения на работе и стоять в очереди за развлечениями.

Перед этой обширной операцией по «обезличенью» слова о верности свету, которая характеризует призвание к созерцанию, звучат как отказ. Но скоро мы лучше поймем надобность в этих неподвижных коленопреклоненных затворниках, устремленных к невыразимому Присутствию, — когда среди этого обезображенного мира мы ощутим потребность увидеть, наконец, человеческое лицо.

Глава XI

Горение по-кармелитски

Кармель — восточный светильник, в котором горит испанское пламя. По преданию, он возник на склонах горы Кармил, на рубежах Галилеи и Самарии, священной горы еврейского народа, изрытой глубокими пещерами, некогда покрытой лесами, служившей во все времена естественным убежищем пустынников и любимым наблюдательным пунктом пророка Илии. Здесь-то, следуя учению бессмертного провозвестника, этот сложный по своему составу Орден обрел два основные принципа своего древнего отшельнического призвания: уединение и молитвенную собранность — светильник и масло созерцательной жизни.

Но со времен своего первоначального духовного вооружения кармелиты, спустившись из своего святого убежища и распространившись по Европе, изменили форму одежды, характер и занятие. Мешковину и овечью шкуру пустынника сменили коричневая ряса и белый плащ, менее дикие для глаз горожан; в 1227 году декретом Папы Григория XI отшельники делаются «нищими», а созерцатели — проповедниками: бывшие отцы-пустынники, переведенные в апостольскую пехоту, теряют прекрасную независимость партизан, а кармелитский светильник теряет свое масло в суматохе реформ, обработок и перестроек, и в сосуде, любовно вылепленном на высотах, оставалось, по-видимому, весьма немного горючего, когда, тому уже скоро четыреста лет, двое испанцев зажгли его огнем, горящим еще и теперь.

* * *

Церковь объявила Учителями духовной жизни этих двух, равных по ревности «поджигателей», и их можно упрекнуть лишь в одном: и тот и другая были столь превосходными учителями и прекрасными писателями, что множеству критиков казалось, будто они их понимают достаточно хорошо, чтобы толковать; святой Хуан де ла Круз и святая Тереза Авильская дали за три века достаточно пищи для бесчисленных противоречивых диссертаций, самые дерзновенные из которых хладнокровно обсуждают «проблему мистического опыта», будто существует малейшая надежда разрешить эту проблему, не приобщаясь лично к этому опыту. Можно не без пользы комментировать сочинения св. Иоанна Креста, можно с большим талантом рисовать образ самого автора — хотя здесь и лучшие художники рискуют ошибиться в красках, как Гюисманс, которому виделось «ужасное кровавое существо с сухими глазами» там, где история говорит об очень кротком гонимом человеке. Но говорить убедительно о «мистическом опыте», не имея его, так же невозможно, как говорить об «опыте смерти», не воскреснув хотя бы раз-другой. К тому же эти два переживания во многом сходны, и св. Иоанн Креста описал одно из них для того, чтобы путешественник не заблудился в нем, а не для информации тех, кто не желает сам пуститься в это путешествие.

Мистик такого полета — сплошное горение; и перед этим удивительным зрелищем огнеупорный критик лишь плотнее заворачивается в асбест. «Посмотрим, — рассуждает он, наводя свои темные очки, — как же этого несчастного угораздило так воспламениться? Не пробыл ли он слишком долго на солнце? Или зеркала его души, как линзы, подожгли то, что эти мистики называют «ветхим человеком» и что, следовательно, должно состоять из сухого дерева?»

Единственный правильный ответ, какого здраво может ожидать критик, это ответ, от которого загорится он сам.

Это-то и есть опыт.

Учение Иоанна Креста — крутой путь полного совлечения, наступательная тактика «выжженной земли» в приложении к духовной брани. Тогдашним «умеренным» монахам («умеренными» называли монахов, которые получили разрешение не соблюдать некоторые правила и завели себе Устав весьма, впрочем, относительно комфортабельный) это путь показался слишком коротким, а тактика — чересчур дорогостоящей, и ни на одну святую душу не взваливали столько дисциплинарных взысканий и незаслуженных епитимий, сколько их вынес о. Иоанн Креста от своих полу-братий по монашеству. Надо было заставить его замолчать, вернее — угасить его, — но расчет был плох. Мистики питают свой огонь всем, что попадает под руку, и преследования дают больше пламени, чем все прочее. Кроме того, в то время как «умеренные» кармелиты думали, что справляются с пожаром, огонь свирепствовал по монастырям женского ордена в лице пламенной Терезы Авильской.

Слева — «путь несовершенного ума», ищущего «небесных благ». Справа — «путь заблудшего ума», ищущего «благ земных». Посередине — крутая тропинка совершенства, ведущая через отказ от благ как одного, так и другого пути (которые никуда не приводят) к вершине Святой Горы.

* * *

Св. Иоанн Креста и св. Тереза Авильская — две души одного рода, из тех, которым равно незнакомы и сделка и компромисс и которым дышится свободно лишь в абсолюте. Оба следуют одним духовным путем, один во мраке ночи, другая — среди бела дня. То, что первый