изображает в «Восхождении на Кармил», в ночных образах замечательной глубины и ясности, вторая описывает в своем «Замке души», где среди сверкания ярких сравнений, искрятся алмазы, рубины, звезды и солнца. Контраст продолжается вплоть до земной судьбы этих необыкновенных «близнецов святости». Тереза дает и выигрывает одно за другим сражения за реформу кармелитских монастырей, основывает внушительный ряд общин и умирает в 1582 году среди своих «дочерей», уже прославленная, совершив свое дело, с уверенностью, что боролась не зря. Десятью годами позже Иоанн Креста отдает дух в лапах одного из своих преследователей, прожив жизнь, по которой прошлись все шквалы нравственного и физического страданья, прогоняемый теми, кто его не понимает, к тем, кто его понимает слишком хорошо, почитаемый, правда, наилучшими, но ужасающе одинокий.

Однако он не издал ни малейшей жалобы, и при известии о близком конце на его уста приходит дивный стих псалма «Возрадовался я, когда сказали мне: в дом Господень пойдем!»

С такими двумя факелами в этом древнем учреждении трудно было бы кармелитскому ордену не разгореться. Действительно, именно от св. Терезы и св. Иоанна Креста идет орден «босых» кармелитов, каким мы его знаем теперь, с Уставом и образом монашеской жизни, подобными доминиканским, т. е. тесно соединяющими созерцание (составляющее сущность картезианца) и деятельность (представленную иезуитом). Как и доминиканцы, кармелиты — проповедники, преподаватели, миссионеры, в то время как их сестры-кармелитки ведут в пожизненном затворе существование самых чистых созерцателей. Но в первую очередь они — наследники, последователи и компетентные экзегеты своих великих мистических Учителей.

«Св. Тереза Авильская и св. Иоанн Креста, — пишет директор «Этюд Кармелитэн» (Etudes Carmelitaines) о. Бруно, — явили себя знатоками религиозной психологии. Кто станет отрицать, что в этой области они царят? Нет никого, им равного. У них, как ни у кого, есть опытное чувство вечной жизни, а в ее свете — и жизни человеческой. Это учители, к которым обращаются все в Католической Церкви и даже вне ее, когда хотят перейти от познания спекулятивного к опытному познанию вещей божественных».

Собственно назначение кармелитов заключается, таким образом, в том, чтобы поддерживать среди нас этот мистический очаг, к которому св. Тереза из Лизье совсем недавно добавила свое столь чистое пламя. «Этюд кармелитэн», объединяющие вокруг о. Бруно все, что есть выдающегося в католической мысли, взяли на себя задачу в плане интеллектуальном поддерживать престиж духовной школы ордена и не давать любителям устремляться в мистику точно в волшебный Лунапарк, где двадцатью франками можно было бы оплатить восхождение на Кармель и прогулку по Замку души. Разъяснить невеждам, что это горение духа — не гибельное нравственное сгорание, как они воображают, а ученым, что дух действительно способен гореть — задача не из легких. Также нелегко дать понять тем, кто ужасается, и тем, кто слишком легко успокаивается, роясь в остывшем пепле книг, что в действительности этот огонь — праздничная иллюминация.

Глава XII

Доминиканские завтраки

Парижские доминиканцы дважды удостаивали меня приглашением на завтрак в свои общины — на улицах Гласьер и Фобур-Сент-Онорэ.

Монастырь на Гласьер — бывшая лечебница, обветшалые корпуса которой окружает двор, засаженный пыльными деревьями. Ансамбль беден, как и подобает нищенствующему Ордену, и напоминает скорее заброшенную школу, чем больницу. Так и кажется, что на стенах длинных коридоров, которые соединяют кельи, молельни, общие залы, увидишь нацарапанные школьниками дурацкие колпаки, выразительные надписи, корявых человечков и луноподобные физиономии, которые немного разнообразят трафаретные фризы в наших начальных школах.

Но доминиканцы на Гласьер ведут себя примерно. Они пишут везде, только не на стенах. Их жилье без украшений не представляет глазу много разнообразия, кроме причудливости нескольких современных витражей, поглощающих много света и выдержанных в художественном стиле, одобренном противовоздушной обороной.

* * *

Доминиканские завтраки протекают по неизменному церемониалу. Около половины первого по зову колокола отцы выстраиваются попарно вереницей у входа в трапезную. После краткой «молитвы перед едой» последние проходят вперед, первые входят последними в зал с длинными узкими столами, где место каждого указано прибором из кованного железа и кружкой («четвертью») какого-либо питья — это может быть вино, пиво или сидр, в зависимости от местности. В Париже пьют вино. С капюшоном на глазах отцы садятся по одну сторону стола, спиной к стене или к окну, как участники Тайной Вечери, и в строжайшем молчании жуют стереотипную пищу общественных столовок или пансионатов. Гостя — как ко всех монастырях, объект особого внимания — помещают по правую руку настоятеля, молчаливого, но полного внимания хозяина дома. У бенедиктинцев Аббат, облеченный епископским саном, простирает любезность до того, что сам моет руки гостю перед тем, как войти в трапезную.

Более современные и не столь нежные доминиканцы скорее намылили бы вам голову.

* * *

Между столами снуют послушники во всем белом, проворные и безмолвные прислужники, мелькающие взад и вперед и зала в кухню в кружении широких ряс, и треугольный вымпел капюшона спускается у них на плечи точно два соединенные и сложенные крыла. Они следят, чтобы обедающие, которым не разрешается просить чего бы то ни было для себя, ни в чем не нуждались.

Но по уставу любви они вправе просить за ближнего. Так рассказывают, что один монах, обнаружив в похлебке неприятное насекомое, жестом подозвал прислужника и предупредительно, с целью исправления такой несправедливости, сказал:

«Мой сосед не получил таракана».

* * *

Хотя большинство доминиканцев — очень передовых взглядов, они еще не переняли традиционной концепции республиканского банкета. Их обеды заканчиваются без речей, хотя и не совсем безмолвно.

Покрывая позвякивание приборов, раздается голос очередного чтеца, стоящего на кафедре и читающего какое-либо поучительное сочинение, как первоклассник, отвечающий урок. Это чтение без знаков препинания, где фразы повисают в воздухе и ожидании так и не появляющейся точки.

Время от времени отец корректор выпускает ложку и трясет колокольчиком. Чтец обрывает чтение на середине слова:

— Вы читаете невнятно, — говорит слишком внятно отец корректор. — Вас трудно понять. Отчеканивайте лучше каждый слог.

Сконфуженный и краснеющий чтец так отчеканивает слоги, что расчленяет слова подобно движениям по военной команде.

Его монотонное чтение о Роне, ее режиме, притоках, судоходстве по ней было не очень-то понятно. После исправления в нем уже ничего не разобрать.

«Сонна впадает в Рону в Мулатьере, около Лиона».

Искалеченные фразы одна за другой слетают с кафедры при общем равнодушии. Удовлетворенный колокольчик больше не шевелится.

После трапезы — «общение». Так называется полчаса общей беседы, которую доминиканцы позволяют себе после обеда за чашкой кофе в библиотеке.

У