этот раз его передовица, да и большая часть номера, были посвящены убийству Шевалдиной и быстрому аресту инженера Платонова. Журналисты не стеснялись по части сгущения красок и собственных необоснованных догадок. К счастью, версия о еврейском жертвоприношении в номер не попала. «Вестник» старался следовать древней максиме «о мертвых либо хорошо, либо нечего», поэтому генеральша именовалась не иначе, как «столпом дачного общества». Однако отказать себе в едких завуалированных уколах газетчики не смогли. Например, говорилось, что «в нашем поселке, пожалуй, нет того человека, которого бы не коснулся живейший интерес Веры Павловны». Или: «ее тонкое знание человеческой натуры было непревзойденным». Фалька это раздражало — в конце концов, что журналисты «Вестника», что сама Шевалдина, по сути, занимались одним и тем же: копались в чужом грязном белье и вытаскивали его на всеобщее обозрение.

Мысли доктора вернулись к записке, оставленной Платоновым. Она ждала своего часа в верхнем ящике его письменного стола, запертом на ключ. Адресатом оказалась Екатерина Юрьевна Шкляревская — дама роковая, знойная, жена столичного присяжного поверенного, который (как и супруг ипохондрической блондинки Любимцевой) в Зеленом луге бывал редкими наездами. Фальк помнил слова Неверова о том, что Платонов и Шевалдина имели некий конфликт в связи с нелицеприятными секретами инженера. Уподобляться сплетникам он не собирался, но волей-неволей напрашивалась вполне очевидная версия: у Шкляревской и Петра Андреевича был роман, а генеральша о нем прознала. Достаточно ли это веская причина для убийства?

Василий Оттович привык иметь дело с симптомами, которые тоже могут быть двусмысленными и неоднозначными. Поэтому его мозг сам собой рассматривал эти умозаключения с позиции холодного анализа. Муж Шкляревской был не последним лицом в адвокатской среде Петербурга, водился и с чиновниками различного ранга. Узнай он о романе жены, вполне мог бы устроить сопернику сложную жизнь в столице. Платонов же приезжал в Зеленый луг три года подряд — значит, средства у него имелись, но при этом снимал он все же маленькие и дешевые дачи, каждый раз — разные. На этот раз остановился в доме Карамышевых — практически лачуге, одноэтажном зданьице на самой окраине. Следовательно, не шиковал, положение шаткое. И не важно, находится ли на государственной службе, или занят частным порядком — Шкляревский вполне мог бы постараться и оставить его без работы. А это уже, как говорят сыщики, мотив.

К тому же Василий Оттович знал и уважал урядника Сидорова. Александр Петрович ни за что не стал бы действовать, опираясь на одни только велосипедные следы. А значит, улики против инженера обнаружились, причем достаточно весомые. Возможно, Петр Андреевич даже виновен.

Вкрадчивый голос в голове Фалька напомнил — да, ты взял записку, но вопреки заявлению Платонова не давал никаких обещаний. А значит, как сказал бы более гибкий в моральном плане человек, твоя совесть формально чиста. Записка может и дальше лежать в ящике стола. Или, для уверенности, ее можно сжечь. А полиция сама со всем разберется.

Вот только моральной гибкостью Василий Оттович не обладал. Вообще. Он прекрасно знал себя и понимал, что не переданная по адресу записка будет жечь совесть до конца его дней. А если верить лютеранской вере — то и после этого момента. Поэтому выбора, как такового, не существовало. Фальк обязан был отнести заветный листок Екатерине Шкляревской.

Василий Оттович извлек из кармана брегет и сверился со временем — часы показывали четверть двенадцатого. Расположение дачи Шкляревских он представлял довольно смутно, знал лишь, что адвокат купил дом неподалеку от кирхи. А значит план вырисовывался следующий: шаг первый — прогуляться до станции. Шаг второй — пообщаться с Фомой Михайловичем (старик, знающий и подмечающий все, мог бы считаться деревенским справочным бюро, только делиться сведениями считал возможным только с доверенными людьми). Шаг третий — от станции направится прямиком к дому Шкляревской (при условии, что ее муж находится в Петербурге, а то визит грозил бы принять отчетливо водевильные оттенки). На месте он должен оказаться в час дня ровно. И все — записка отдана, Фальк свободен! Удовлетворенный собственным умением строить планы, Василий Оттович бодро щелкнул крышкой брегета и отправился переодеваться (все же светлый костюм, пригодный для сидения на веранде, для официальных визитов не годится).

Фома Михайлович обнаружился на своем любимом месте, только перебрался поглубже в тенек — все-таки старая солдатская шинель для весенней погоды была тепловата. Увидев доктора старый железнодорожник вежливо приподнял фуражку.

— По походке вижу, что идете вы не куда-нибудь, а прямиком ко мне, Василий Оттович, — улыбнулся Аксенов.

— Ничего-то от вас не скроешь, Фома Михайлович, — поддержал его Фальк. — Потому и обращаюсь.

— С расспросами, значит? — Аксенов смерил доктора ироничным взглядом. — Спрашивайте. Вам, может быть, и отвечу.

— Может, подскажете, где нынче Шкляревские обитают?

— О, Шкляревские значит! — Фома Михайлович демонстративно взял паузу и задумчиво пожевал беззубым ртом. — Может, вас еще и интересует, дома ли сам господин адвокат?

— Тоже небесполезно будет, — кивнул Фальк.

— Ох, Василий Оттович, берегли бы вы себя. Разговоры ведь пойдут.

— А сейчас разве не идут? — уточнил доктор.

— О вас — нет, а об Екатерине Юрьевне — еще какие, — ответил Аксенов. — Такая красавица — и одна в доме. Конечно привлекает внимание.

— И чье внимание она привлекала в последнее время?

— Ох, Василий Оттович, из дружбы и уважения к вам, а также того прискорбного обстоятельства, что Вера Павловна вам этих сплетен уже не расскажет, так уж и быть, поделюсь, — хитро сощурился Аксенов. — Пытался, значит, наш пан неуемный к ней лыжи навострить.

— Это Шиманский что ли? — вспомнил фланирующего по пляжу Эдуарда Сигизмундовича Фальк.

— Он самый, — кивнул Фома Михайлович. — Ходил вокруг да около, аки кот мартовский. Песни орал таким же дурным голосом. И дюже противным. У меня племяшка на кухне у соседей Шкляревских трудится — так, говорит, его вся округа пришибить хотела. Но чего не отнимешь — знает, пшеков сын, когда ему ничего не светит. Покрутился вокруг — да и плюнул. А вот инженеру Платонову, видать, удача улыбнулась. Племяшка его велосапет, значит, несколько раз у дачи видела. Ну как, довольны?

— Более чем, — подтвердил Фальк и извлек из кармана монету.

— Чего это вы мне, рупь что ли дать собрались? — посерьезнел Аксенов. — Обидеть старика хотите? Нет уж, Василий Оттович, зря я вам говорил что ли? Из дружбы, значит, и уважения. Что знал — рассказал, дальше сами. Токмо послушайте совет — осторожнее вы со Шкляревской.

— Это почему же?

— Потому, что баба она не простая. Это не наша Анжелика Ивановна — та с мужиками шашни крутит просто по глупости. А Шкляревская