К нему потом мичман подошел и по-дружески заметил:

– Вы бы, товарищ адмирал, если проверять пришли, по форме оделись, сердечно вам советую, а то ведь, не ровен час, и по морде можно получить.

Филиппыч – флагманский врач. 08.30 утра. Доклад у начальника штаба. Уже обсудили море, выход, когда, кто, кого. Слово флагманскому врачу.

Он начинает, немного раскачиваясь:

– Тут на ПКЗ две собаки… я не знаю… они гадят… я не знаю… Эти собаки…

Начштаба, скрипнув креслом от нетерпения:

– Значит, так! Собак убрать!

Доклад на следующее утро. Уже обсудили море, выход… Слово флагманскому врачу:

– Тут опять эти собаки… я не знаю… гадят… эти… собаки…

Начштаба, крякнув:

– Так! Удавить! Утопить! Принять меры!

Третий день. Доклад: море, выход… Слово флагманскому врачу:

– Тут эти собаки…

Начштаба стонет и тонким голосом с надеждой:

– Неужели гадят?

В ответ долгое:

– Да-а-а… я не знаю…

Потом энергичное справа:

– Я знаю! – это флагманский по живучести, и все сразу обращаются к нему. – Я знаю, что надо делать!

– Ну?!

– Надо им жопу зашить!

Начштаба немедленно сейчас же с облегчением:

– Вот! Утверждается! Филиппыч! Прости, но жопу зашивать – это уже по твоей части!

Результат: больше Филиппыч о собаках не докладывал.

Вывод: видимо, зашил им жопу.

К вертолетчикам назначили нового орла по пожарной безопасности. Старый никогда по территории не ходил, а новый сразу же отправился.

Первое, что он увидел, – это как заправляли вертолет керосином: два вертолетчика заливали его с помощью шланга в вертолетное темечко и при этом курили.

– Почему курим? – спросил орел.

– А чего не курить? – ответили ему. – Это ж негорючий керосин. Недавно изобрели. Да вот, – вертолетчики нацедили керосина в ведро и бросили туда окурок.

Тот зашипел и сейчас же потух.

Дело происходило на морозе, и вертолетчики ничем не рисковали. Взрываются-то пары.

А от мороза они не образовываются.

Орел обалдел, схватил ведро с керосином и помчался в курилку.

– Вот! – закричал он ослабевшим от курева. – Изобрели! Негорючий керосин!

После чего он поставил ведро на пол, выхватил у ближайшего очумевшего от такого напора курильщика изо рта охнарик и, размахнувшись, остервенело запустил его в ведро.

Пары к тому времени уже успели образоваться.

Тепло же.

И как юхнуло! Столб огня до потолка, и там все выжгло.

Еле успели отшатнуться.

Тот орел долго потом был не в себе, а рядом. Его спрашивали: «Вы в школе-то учились?»

А он отвечал: «Так негорючий же был».

Старпом Гаврилов, знаменитый своим выражением «не ссы мне соль на раны», медленно движется вдоль строя.

Он огромен и сучковат.

В смысле старпом, конечно.

Собственно, построения еще нет – команды не было, люди стоят сами, а старпом не выспался: ночь на борту, отработка по борьбе за живучесть полное «г», козлы вахтенные, вентиляция в каюте, вонища, спал лицом в подушку и опух.

Строй чирикает, как весенние воробьи: офицеры еще сорок минут назад лежали на женщинах, хорошо, тепло, старпом идет.

И вдруг ему почудилось, что где-то на траверзе сказали слово «старпом». Он мгновенно разворачивается всем телом – и первому попавшемуся лейтенанту: «Закройте рот!!!»

Это даже не крик, это рев, камнепад, рык, обвал, стихия так падает.

Оцепенели. Одеревенели. До того неожиданно. Да. Секунда проходит, потом старпом движется далее, и с боков, потихоньку попробовав, зачирикали вновь…

Если б не патруль, я бы затерялся в этом городе, как плевок в ночи.

А так не получилось.

Я наткнулся на него на вокзале.

– Товарищ капитан третьего ранга! Почему не отдаете честь?!

Их было двое: капитан первого ранга и второго.

Они шагнули ко мне из прошлой жизни, а меня в этот момент уже ждала жизнь настоящая. Их надо было нейтрализовать.

И я заговорил.

Немыслимой скороговоркой.

– Виноват! Товарищ капитан первого ранга! Взамшело! Потерян! Светофоры, переходы, женщины, троллейбусы! Только что из белого безмолвия: рыбы, раки, росомахи, карельские березы! Ошарашен, товарищ капитан первого ранга, лишен чувства реальности происходящего и в настоящий момент готовлюсь к отданию воинской чести! Асфальт не позволяет мне сразу и без кривлянья принять строевую стойку, но все это поправимо! Все это поправимо!

Капитан первого ранга смотрел на меня с пониманием.

Капитан второго ранга смотрел на меня во все глаза, и в глазах у него был вой Кассандры.

– Подводник? – вяло спрашивает капраз.

– Так точно! – отвечаю вихрем.

– Свободен, – говорит он мне, а испуганному напарнику замечает: – Спокойно. Это не сумасшедший. Это подводник. Слышишь, как быстро говорит? Учись их отличать. Они все так говорят. Пусть идет. Раз подводник – значит, уже наказан.

Командир БЧ-5 Федор Федорович Карпуша был тихий алкоголик – три зуба во рту.

Маленький, с ручками, растущими из-под мышек, круглый и мягкий, – он никому не мешал, всегда ходил и напевал – три зуба во рту.

Особенно перед тем, как спирт получал.

Потом он запирался в каюте на три дня и пил – три зуба во рту.

А его Колтону заложили – три зуба во рту.

А Колтон – флагманский. Огромный, сильный, страшный – глаза безумные.

И жутко-жутко волосатый.

Он такой волосатый, что у него на груди волосы легко рубашку протыкают.

Он пришел на корабль поступью солдата Фридриха Великого – тух! тух! – спустился вниз – и к двери механика.

Раз! – за дверь – а она не открывается.

Раз! – а она ни в какую, и за ней тишина дупла.

И тогда он с ревом – волосы, седые и колючие, дыбом – начинает ломать дверь, и вот он ее уже сломал и вошел поступью солдата – тух! тух! – а ему навстречу Карпуша взопрелый, – маленький, мягкий и совершенно беззубый – падает на колени, простирает ручонки и верещит, мотая головенкой: