«О Господи, Господи, — думал Найджел, — значит, ты просто-напросто в нее влюблен и надеешься быть тем Настоящим, который соберет обломки и построит ей жизнь заново».

— Это еще одна из причин, почему я хочу переиздать хоть несколько ее романов, — продолжал Райл, — вернуть ей душевное равновесие. И, как я уже говорил, на ней висит этот паразит Киприан — ей нужны деньги.

— Но остальные компаньоны против?

— Джералдайн не возражает. Лиз Уэнхем, надо сказать, ни за, ни против. Главное препятствие — Протеру.

— Да, но он вряд ли имеет решающий голос в том, что вам печатать?

Бэзил Райл встал и принялся злобно ворошить уголь в камине, потом облокотился на каминную доску и стал без всякого восторга разглядывать рекламу с голой девицей, предлагавшей бутылку искристого сидра.

— Протеру работает литературным консультантом в издательстве уже двадцать пять лет, — сказал он наконец. — И надо отдать ему должное, он не отклонил ни одной книги, которую потом приняли бы в другом месте и заработали на ней деньги. Это факт. Но он потихоньку отстает от жизни, не желает иметь дело с тем, что, как он выражается, «плохо написано», в области художественной литературы во всяком случае. Что ж, изящная словесность умирает. В общем, компаньоны не желают принимать то, против чего он категорически возражает, разве что предложенная вещь у обоих вызовет полный восторг.

— Значит, от автобиографии мисс Майлз они были в восторге?

— Не в безумном, нет. Но я заключил с ней договор на книгу, еще когда у меня было свое издательство; Уэнхем и Джералдайну пришлось, так сказать, принять его на себя.

— Хотя Протеру был решительно против?

— Нет, по этому поводу он скандала не устраивал, только из-за переиздания романов. Но, по-моему, у него на Миллисент зуб.

— Что-нибудь давнее? Может, они были знакомы?

— Нет. Я спрашивал Миллисент. Она сказала, что впервые увидела его только этим летом. Сухарь, ничтожество. Он-то что в своей жизни создал? Тоненькую книжечку стихов…

— Но при этом замечательную.

— Полагаете? Я ее читал. Сплошное вожделение и омерзение. Мускус и уксус. — Бэзил Райл медленно поднес зажженный кончик сигареты к животу девушки на рекламе. — Секс! — проворчал он. — Неужели нельзя заниматься этим втихую?

В четверг Найджел появился на Эйнджел-стрит около половины десятого. День опять был серенький, горизонт — словно грязное посудное полотенце; дома, деревья и река с ее мостами как будто покрылись сальным налетом. Металлический холод пробирал до костей. Голос мисс Сандерс, ответившей на его приветствие, был просто ледяным. Мистер Глид, сообщила она сумрачно, желал бы его повидать, для чего и придет в одиннадцать часов.

— Хорошо. Это избавит меня от лишних хлопот. Но попросите его отдать вам свой кастет на сохранение.

В ответ на эту шутку мисс Сандерс только нахмурилась и бросила такой осуждающий взгляд, словно перед ней был профессор, отпустивший легкомысленное замечание во время семинара. «До чего же сурова нынешняя молодежь, — подумал Найджел, поднимаясь наверх, — а ты постоянно об этом забываешь. Вот и Бэзил Райл вчера вечером со своей филиппикой по поводу секса, — но в нем говорит пуританская закваска рабочего класса; как бы то ни было, ему немногим больше тридцати, что же, он просто запоздал в чувственном развитии? Время покажет».

Стивен Протеру был уже за работой; водя носом по увесистой рукописи, он рассеянно поздоровался с Найджелом. Какое-то слово его зацепило. Длинный, как у дятла, клюв вонзился в страницу.

— Еще один голубчик пишет «незаинтересованность» вместо «бескорыстие»! — рявкнул он. — Это падение языкового уровня просто нестерпимо!

— Слова меняли смысловые оттенки и раньше.

— Не в этом дело. А в том, что «бескорыстие» не имеет точного синонима. Нельзя пробрасываться таким словом.

— А может быть, мы утратили само это понятие?

— Бескорыстие? Как идеал? Пожалуй… — Лицо маленького человечка вдруг стало печальным, его исказила такая пронзительная тоска, какую Найджел редко у кого-нибудь видел: пустые глаза, опущенные углы рта превратили это лицо в трагическую маску. Она была изборождена глубокими складками — руслами, прорытыми давно уже высохшими потоками чувств.

— У вас есть «Кто есть кто»? — спросил Найджел.

Стивен словно выбрался рывком из пучины тоски, сожалений и угрызений совести:

— В последней комнате по коридору справочная библиотека.

Найджел вышел, миновал комнату мисс Майлз (машинка ее молчала) и отворил следующую дверь в просторную комнату рядом. Молодая растрепанная, но миловидная блондинка, гораздо менее ученого вида, чем большинство издательских девиц, причесывалась перед карманным зеркальцем.

— Ой! — благовоспитанно взвизгнула она. — Вы меня напугали!

— Не беспокойтесь, прошу вас. Моя фамилия Стрейнджуэйз, я работаю в комнате у мистера Протеру. Хочу заглянуть в «Кто есть кто».

Девица, как видно, была ошеломлена подобной просьбой:

— Но я не знаю, можно ли… видите ли, я ведь нездешняя…

— Потусторонняя?

Голубые глаза стали большими, как блюдца.

— Ой, нет! Что вы! Я просто снизу.

— В каком смысле?

— Я работаю в бухгалтерии. Джин заболела и я вместо нее. Что вас интересует?

— «Кто есть кто».

— Простите, как это?

— Справочник. Называется «Кто есть кто».

— А-а, книжка… — Глаза девушки стали беспомощно озирать комнату, уставленную книгами от пола до потолка. — Мы-то с книжками дела не имеем… — Она с надеждой уставилась на потолок. — А вот мистер Протеру, он в них разбирается. В книгах. Может, вам у него спросить?

— Он меня сюда и послал.

— Подумать, вот смех!

— Если разрешите, я сам пошарю на полках…

— Милости просим.

— У нее такой толстый красный корешок.

Девушка захихикала:

— Тоже скажете!

Найджел осмотрел полки. Экземпляры изданий «Уэнхема и Джералдайна» больше чем за сто лет. В дальнем углу, у окна, две полки справочников. Вынув тот, который был ему нужен, Найджел открыл его на имени Миллисент Майлз и стал делать выписки. Блондинка как завороженная заглядывала ему через плечо.

— А Джонни Рей тут есть?

— Не знаю. Кто это?

Голубые глаза распахнулись так широко, что Найджелу грозила опасность в них утонуть.

— Кто такой Джонни Рей? Но он… Бросьте! Вы меня разыгрываете!

— Нет, это вы бросьте.

— Певец. Я его обожаю.

— Счастливец!