— Родители считали, что это хорошая школа, — пожала плечами Оксана. — Ну, в общем, они оказались правы. Но в математике я, конечно, ничего не смыслила. Я, наверное, единственная выпускница пятой школы, которая с треском пролетела на мехмате не по пятой графе, а по причине полного невежества.

Совпадение номера школы и графы «национальность» в советском паспорте всегда было темой шуток. Вспоминали, что одной из официальных причин погрома 1972 года называли "однородный национальный и классовый состав учителей и учащихся". Можно сказать, объект гордости пятишкольников: они свысока смотрели на выпускников 97-ой, называвших себя, кстати, «девяностосемитами». Говорили, что известный анекдот ("Как ваша фамилия?" — "Рабинович." — "Я вижу, что вы рабинович, я спрашиваю вашу фамилию."), — реальный разговор одного учителя с новой ученицей.

Впрочем, когда в пятой школе учился Глеб, это уже было скорее легендой: евреев в классе было, конечно, много, но никак не больше трети — даже если учитывать дробные доли. Одноклассники любили считать — и потому каждый из выпускников отлично помнил, сколько у каждого из них еврейской крови: в Вольфсона — четверть, у Абрамова — половина. Глеб всегда говорил, что у него — четверть, но уже после школы выяснил, что в действительности — ни капли, и его бабушка, Наталья Исааковна, на самом деле, была из староверов.

— Я только в Германии поняла, до чего устала от бесконечных программистов, — продолжала Оксана. — Знаешь историю, как Алик, еще когда за мной ухаживал, позвал меня в гости к Якимовичу?

Глеб покачал головой. Алик учился вместе с Оксаной в Керосинке, куда поступали те, кто пролетал в МГУ. Узнав о переезде Оксаны в Нью-Йорк, Глеб сразу подумал о симметрии ее судьбы: из каждого института она выходила с новым мужем, и тот увозил ее на родину предков. Следуя этой логике, Оксана должна развестись со своим Гэри — но, похоже, дальше Нью-Йорка двигаться уже некуда.

— Я сразу сказала, что не пойду, потому что они там будут только о компьютерах говорить. Алик поклялся, что возьмет со всех слово: при мне — ни звука о программировании и обо всем таком прочем. И вот вхожу я в комнату — и повисает тяжелая пауза. Видимо, они и впрямь Алику пообещали, а теперь всем неловко, потому что я посреди разговора вошла. И тут Якимович, чтобы спасти ситуацию, неуверенно начинает: "У нас тут в отделе новая лаборантка появилась. Молоденькая совсем. И как-то вечером, все уже ушли, достаю я бутылочку красненького, разливаю, мы с ней начинаем выпивать, а потом, когда она уже встает и собирается уходить, я так аккуратно прислоняю ее к стойке винчестера…" И тут вскакивает Гена: "Постой! Какая там у вас стойка?"

Глеб рассмеялся.

— На самом деле, это тестовая история, — пояснила Оксана. — Настоящие программисты обычно оживляются и начинают мне объяснять, что это должна быть не стойка винчестера, а стойка процессора. Или наоборот, потому что я всегда путаю.

— Да я никакой не программист, — вздохнул Глеб. — Даже диплом по солитонам писал.

Интересно, подумал он, помню я сейчас, что такое эти солитоны? Как там было у Бродского: чтобы забыть одну жизнь, нужна как минимум другая. Другая жизнь — это с Таней, и ее он прожил. Вероятно, лишь когда закончится другая жизнь, можно вспомнить первую. Так теперь и случилось.

— А ты думаешь, Зюганов может победить на выборах? — спросила Оксана

— Шутишь? — ответил Глеб. — Посмотри, что по телику творится. С этим покончено. Ты скажи лучше, кого из ребят видела?

— Да почти никого, — ответила Оксана. — Я все больше с ребенком на даче сидела. Вот Мишку, Ирку, Абрамова и Светку Луневу видела, благо, они вместе работают… Феликса еще — а так почти никого.

— И как они?

Оксана пожала плечами.

— Нормально. Мало изменились. Приятно, что они как-то нашли себе нишу в совке.

Слово «совок» никто не говорил уже лет пять, и Глеб про себя отметил, что Оксана тоже мало изменилась. Живя в Москве Глеб, наверное, видел одноклассников реже, чем наезжавшая сюда Оксана. По большому счету, это неслучайно: он уже десять лет назад знал, что им не о чем говорить. Он слишком старался походить на Таниных друзей и не мог позволить себе возвращаться к тому, что осталось далеко позади. Впрочем, теперь следует признать, что силы потрачены зря: встречая старых приятелей или даже не знакомых раньше матшкольников, вроде Оси, Глеб чувствовал, будто вернулся домой. Немного грустное возвращение человека, который понял, что мало приспособлен для жизни в других местах. Нечто подобное, вероятно, испытала бы Оксана, репатриируйся она в Москву.

— Было приятно их повидать, — продолжала она. — Особенно Емелю. Он был какой-то очень светлый. Вспоминал, как мы вместе учились.

— Было дело, — кивнул Глеб. Ему тоже было что вспомнить.

— Он, кстати, недавно Маринку Цареву встретил. Он тебе не рассказывал?

— Нет.

Глеб напрягся. Суток не прошло, как Витя сказал: "Это все из-за Маринки Царевой", — и снова это изрядно позабытое имя. Первая красавица класса, исчезнувшая, по словам Феликса, сразу после выпуска, — почти как Глеб.

— У меня было ощущение, что между ними что-то есть… мне показалось, неслучайно он мне рассказал, когда все из комнаты вышли.

— Думаешь?

Вот странно. Никогда бы не подумал, что одноклассники могут заводить любовниц и друг другу изменять. Почему-то всегда казалось, что для них секс до сих пор — скорее тема для шуток, чем реальное действие. Глеб вспомнил, как много они шутили в школе о сексе… почти всегда о сексе. Так могут шутить только подростки, видевшие голых женщин лишь на репродукциях картин из Эрмитажа.

— Я не знаю. Вы же все в нее были тогда влюблены.

— Ну, только не я, — покачал головой Глеб. — Ну, Чак, Абрамов, Вольфсон… как, кстати, он поживает?

— Не знаю, — как-то раздраженно ответила Оксана. — Почему вы все думаете, что если мы оба живем в Америке, то общаемся друг с другом больше, чем вы с нами? Между нами четыре часа лета и три часа разницы. Впрочем, сейчас я специально взяла билет через Сан-Франциско, чтобы с ним повидаться.

— Привет ему передавай, — сказал Глеб, и тут зазвонил телефон. Феликс, еще один их одноклассник, которого Глеб видел раз в год.

— Привет, Железный, — сказал Глеб. — У меня Оксана как раз сидит.

— Она уже знает? — спросил Феликс мрачно.

— О чем?

Что-то сразу навалилось, что-то было в голосе Феликса, отчего позабытое ощущение ваты в воздухе на секунду опять вернулось. Серой, вязкой ваты, заполнявшей кухню — даже лица Оксаны не разглядеть.

— Что Мишка Емельянов вчера вечером застрелился.

Сквозь вату Глеб вышел из кухни, волоча за собой длинный телефонный шнур.

— Ты что?

— Никто не знает, в чем дело, — продолжал Феликс. — Ирка в истерике, Абрамова никто не может найти. Похоже, у них там неприятности в конторе.