– Ну здравствуй, Зона, – тихонько прошептал Богдан, когда тяжелая машина миновала границу кордона. – Я вернулся.

* * *

Медпункт «военного городка» находился на самом краю села Ораное, в большой избе, состоящей из трех комнат. Одна из них была изолированной, без окон и с массивной дубовой дверью, которую чудом не спёрли местные. Может, потому, что после аварии здесь разместился пункт первой помощи пострадавшим, а позже крепкое строение облюбовали военные, используя его по тому же назначению, что и до печально известной даты. Только что название сменили на ПМП, что с казенного языка переводится как «пункт медицинской помощи».

В ту изолированную комнату и определили странного человека, вышедшего из Зоны. И караул приставили к двери в виде крепкого солдата-срочника, с автоматом и строжайшим приказом никакого любопытного придурка к карантину не подпускать. Ну и самого задержанного стеречь как следует, не открывая дверь ни под каким видом.

В двери имелось обитое железом открывающееся окошко, куда подавались миски с едой. Ведро для отходов и оправления естественной надобности принималось через нижнее окно, оформленное столь же надежно, как и верхнее. Карантин есть карантин, у военных не забалуешь. Универсальное помещение, в период отсутствия зараженных использующееся и как палата для больных, и как гауптвахта для провинившихся.

Во второй комнате находилась перевязочная, она же процедурная. В третьей сидел фельдшер-санинструктор с тремя лычками на погонах, большой стол которого был вечно завален газетами с кроссвордами. А чего еще делать, если военные болеют редко, а местные, которых уставом исцелять не возбранялось, лечатся собранными травами и самогоном собственного производства? Ну вот разве что теперь еще одна развлекуха появилась – подкалывать караульного, когда он в фильтрующей маске и перчатках за задержанным посуду моет или ведро с дерьмом выносит. Тем более что фамилия у парня была подходящая и менять его на посту никто не собирался – спал парень прямо в процедурной.

– Слышь, Нестреляй, а ты реально стрелять не умеешь? – поинтересовался фельдшер, гоняя прутиком по кроссворду жирного таракана. – Как же тебя с такой фамилией в армию взяли?

– А поновее ничего нет? – так же лениво отозвался автоматчик, который сидел на стуле рядом с дверью. Тупые шутки по поводу своей фамилии он знал наизусть и уже давно не бесился на тех, кто пытался его подколоть, воспринимая их как неизбежное зло.

ПМП среди солдат считалось «приколом». Ни строевой тебе, ни офицерской «шкалы». Утром придет капитан медслужбы, зыркнет начальственным глазом, всё ли в порядке, – и нет его. Только скучно. Вот и веселились служивые как могли в ожидании того капитана. Единственное неудобство, что вставать приходилось рано, а то может поймать сонными на боевом посту, тогда не поздоровится. Характер у него крутой, можно и «прикола» лишиться.

Рассветное солнце мазнуло хилым лучом по оконному стеклу, которое отразило его прямо в глаз Нестреляю. Сонный солдат, тихо ругнувшись, заморгал, стер выступившую слезу, и за шуршанием рукава по лицу не сразу понял, что творится слева от него. А когда дошло, то вскочил, вскинул автомат, щелкнул переводчиком огня и направил ствол на дверь изолятора, от неожиданности забыв дослать патрон в патронник.

Понимая, что помещение будет использоваться по-разному, военные постарались, оформляя его как следует. В том числе укрепили косяки стальными уголками, чтоб в случае чего раму не так-то просто было выбить изнутри. Но сейчас эти косяки трещали, и мерзко визжали шурупы, выдираемые из деревянной стены. Потому что изнутри на дверь давили. И очень сильно, будто там заперли не еле живого, истощенного человека, вышедшего из Зоны, а здоровенного бугая весом кило в сто двадцать, не меньше.

– Слышь, ты, не балуй! – крикнул караульный. – Я ж стрелять буду!

На крик сослуживца прибежал сержант-фельдшер – и тоже тупо уставился на дверь, выламываемую изнутри.

– И чо делать-то теперь? – вырвалось у него. – Стрелять будешь?

– Не знаю, – растерянным голосом проговорил Нестреляй. – Инструкций не было. Просто поставили сюда, сказали «стереги».

– Так, может, того, через дверь его пристрелить, пока он ее не выломал?

– А потом чего? Под трибунал?

Фельдшер с тоской посмотрел на выход из ПМП. Капитан задерживался, и потому дополнительные указания получить было не у кого. Поэтому оставалось только генерить идеи.

– Так если он ее выломает, это ж побег?

– Ну да, – кивнул Нестреляй.

– А при побеге имеешь право открыть огонь.

– Наверно, – дрогнувшим голосом проговорил караульный.

Стрелять ему за время службы приходилось трижды – два раза из «калаша» на полигоне и один раз с вышки из пулемета, короткой очередью по старому, изрешеченному пулями пню, торчащему в пятидесяти метрах от кордона. Это называлось «пристрелкой на местности». И сейчас при мысли, что, возможно, придется убить человека, у рядового неслабо так затряслись руки.

– Мужик, заканчивай дурить! – заорал Нестреляй, глуша страх собственным воплем. – Застрелю ж нахрен!

Но его крик заглушил жуткий треск. Дверь вывалилась наружу из проема вместе с косяком… и солдаты увидели того, кто ее выломал.

Выходец из Зоны стоял, глядя на них пустыми, совершенно белыми глазами. А изо рта у него торчал распустившийся цветок – мясистый, багровый, словно вырезанный искусным поваром из только что разделанной говяжьей туши. Венчик цветка был направлен в лицо Нестреляя, которому показалось, что не человек смотрит на него своими ужасными глазами, а именно этот цветок, лепестки которого шевелились, словно живые.

Это было слишком ужасно, чтобы быть правдой, и тогда солдат нажал на спусковой крючок, желая лишь одного – чтобы это страшное наваждение исчезло из его жизни.

Но оружие молчало. При всем своем совершенстве автомат Калашникова не стреляет, если в патроннике нет патрона.

Поняв, что убить кошмарную тварь не получится, Нестреляй заорал и попытался ткнуть стволом в цветок, который, казалось, внимательно изучает его, невидимыми щупальцами проникнув в голову и пытаясь добраться до мозга.

Но цветок среагировал быстрее.

Лепестки сжались на мгновение в некое подобие кулака – и резко разошлись в стороны, выплюнув из своего основания десяток острых шипов, которые вонзились в лицо солдата.

Резкая боль заставила Нестреляя выронить автомат. Его руки взметнулись к лицу – и наткнулись на шипы. Один он даже успел выдернуть, прежде чем понял, что по его щекам течет не только кровь, но и содержимое глазных яблок, пробитых насквозь.

Солдат застонал и рухнул на колени. Понимание произошедшего молнией пронзило мозг. У него больше нет глаз… Как теперь жить? Да и зачем?

– Убей меня, – прохрипел он. – Пожалуйста.

И не понять было, к кому адресована просьба – к фельдшеру, который в оцепенении переводил взгляд с монстра на окровавленное лицо товарища и обратно, или же к чудовищу, которое медленно, неуверенно перешагнуло порог изолятора – и остановилось, словно в задумчивости.