Они были глубоко консервативными и опирались на образцы воспитания из собственного детства, пришедшегося на послевоенные годы. В нашем доме не было и следа от прогрессивного мышления свингующих шестидесятых[11].

Мой отец был адвокатом. Его имя стояло после «и» в названии фирмы, а моя мать, покинув колледж Питмана, сразу же стала его секретаршей.

Когда они поженились, мама считала себя самой счастливой женщиной в округе. Она подчинялась ему во всем, и мой отец должным образом вознаграждал ее одинаковым еженедельным пособием, которое она никогда не превышала. Помня о трудностях нормирования[12], даже когда оно ушло в прошлое и эти маленькие синие книжечки порвали и выбросили, мои мать и отец жили очень скромно. Они были сумасбродны только в своей любви. Друг для друга они заменяли целый мир и всегда ставили свои отношения на первое место. Потом появилась моя сестра. Потом я. Существовала определенная иерархия, и для нас это было привычно и нормально. Любое упоминание о любимчике считалось смехотворным. Наша семья держалась на гармонии и уважении. Таким образом, родители запечатлели свои дисциплинированные убеждения в наших ДНК, и я, будучи внушаемым человеком, следовала каждому их правилу.

А вот моя сестра не следовала. Изабель была довольно хитра и никогда не упускала случая извлечь для себя выгоду. Заметив мою добросовестность, она решила, что из меня получится отличная рабыня, и я добровольно на это согласилась. Я делала это не совсем из чистого альтруизма, потому что как ее рабыня я могла находиться рядом с ее друзьями, пока что-то приносила, или уносила, или выполняла их приказания.

Я была в таком благоговении, что с радостью выполняла все необходимое, лишь бы остаться в их компании.

«Расчеши нам волосы!» – говорили они, и я послушно обходила всех по кругу с расческой фирмы «Мэйсон Пирсон», действуя мягко или твердо – в зависимости от того, как меня инструктировали.

«Сходи на кухню за печеньем».

«Принеси бутылку сквоша[13] и кувшин воды».

«Принеси несколько банок газировки».

Кстати, мама была как бы соучастницей моего рабства, потому что готовила поднос, в то время как я ходила туда-сюда, вверх и вниз по нашей узкой викторианской лестнице, жонглируя их заказами и прикусив язык, отчаянно боясь упасть или пролить что-нибудь на светло-бежевый шерстяной ковер и навлечь на себя мамин гнев.

«А теперь иди и принеси еще!» – Изабель раздавала мне указания, а я бежала их исполнять. Причем мне никогда не разрешалось посидеть среди них или попробовать угощения, которые я клала к их ногам.

Эмили, в то время моя ближайшая подруга и по соседству, и по сердцу, присоединялась ко мне в моем углу, и мы сидели, держась за руки и с обожанием глядя на Изабель и ее друзей, которые казались нам олицетворением утонченности.

Когда Изабель стала подростком, наши родители в своей беспристрастной мудрости решили, что пришло время сделать ремонт в наших комнатах. Мама принесла домой каталог с обоями от Лоры Эшли[14], который она одолжила, и, судя по выражению лица Изабель, это была самая захватывающая книга, которую она когда-либо видела.

Потом мы сели вместе с сестрой за старым сосновым кухонным столом с каталогом Лоры. Чтобы усилить эффект, родители дали пакет конфет на двоих и предложили выбрать дизайн, который нам больше всего понравится.

– Можешь взять их себе, – Изабель подтолкнула ко мне конфеты. – Никому не будет дела, если ты станешь толстой и прыщавой.

Мешок остался нетронутым, но ах, каким желанным…

Может, чтобы смягчить эту подлую насмешку, сестра неохотно сказала, что я могу выбирать первая, – и подобная щедрость была для нее весьма нехарактерна.

Я сразу же выбрала рисунок с синими и желтыми цветами, прежде чем она успела передумать.

– Это так по-детски, – небрежно произнесла Изабель. – Неудивительно, что ты выбрала именно это.

Потом она указала на бордово-грязно-зеленую неровную полоску, которая мне не особо приглянулась, но, так как я считала ее вкус лучше моего, я сказала маме, что именно такой дизайн мне и нужен.

Наконец, когда наши комнаты были отремонтированы, моя выглядела скучной и благоразумной, а Изабель – яркой и волнующей… с синими и желтыми цветами.

– Я хотела этот узор, – простонала я. – Почему он достался Изабель?

– Я купила вам именно те обои, которые вы выбрали, – простодушно ответила мама.

– Изабель выбрала для меня эти, а я хотела цветы, но она сказала, что они детские…

– О, не ной, Дженнифер, – попросила мама. – Твоя комната выглядит прекрасно. Она отражает твой характер. Думаю, Изабель сделала для тебя правильный выбор. У нее хороший глаз.

Мне захотелось врезать по этому хорошему глазу.

– Изабель… – подошла я к сестре попозже, неуверенно глядя на ее отражение в зеркале, пока она прихорашивалась, сидя за туалетным столиком. – Может быть… может, нам стоит поменяться комнатами?

– Дженнифер! – перебила она. – Может быть… может, тебе просто нужно было родиться первой?

Так что я пошла и упала на пол в своей спальне, глазея на бордовые и грязно-зеленые полосы и гадая, что же они говорят о моем характере.

Эмили заверила меня, что моя комната выглядит чудесно.

– Классно. Так по-взрослому, – говорила она, хотя я видела, что, когда мы заглянули в комнату Изабель, она была впечатлена куда больше.

– На что вы, идиотки, уставились? – поинтересовалась Изабель.

– Твоя комната такая красивая, – сказала ей Эмили.

– Я знаю, – сообщила она. – А теперь проваливайте.

Свои врожденные навыки Изабель вскоре перенацелила на парней, которые начали за ней ухаживать.

Она вертела ими как хотела, обводила вокруг пальца и грубила – а они отвечали ей обожанием.

На самом деле все мы преклонялись перед ней, несмотря ни на что; Изабель умела заставить нас побегать вокруг нее и даже быть за это благодарными.