Его поражали повадки сельди: «Сельдь, которую римляне называли halec, не водится ни в какой реке, ни в Средиземном море, ни в Испанском, ни в каком-либо другом (если я не ошибаюсь), а только в этом северном океане; величина, форма и прекрасный вкус сельди, когда она просолена и высушена, ныне известны повсюду и каждому; а посему, опустив это, порассуждаем немного о ее природных качествах и многочисленности. Рыба этого вида приходит из отдаленных областей северного моря и устремляется к земле в чудесных, невообразимых количествах; она начинает появляться в этом германском море, у берегов Шотландии и Англии, ближе к осени. И чем быстрее холодает, тем раньше она появляется в несравненно больших количествах, — так что можно заключить, что она бежит из ледяных морей, и в зависимости от того, появляется ли она в прохладную или в теплую погоду, судить, будет ли год хорошим или плохим и наступят ли холода поздно или рано. Итак, эти сельди приходят метать икру в наши более теплые моря и остаются здесь до Рождества. Путь, который проделывают те, что стремятся в наши воды (оставим в стороне других, направляющихся к северу, к берегам Норвегии и Швеции), таков: они один раз огибают петлей остров Шотландии и Англии и затем возвращаются в открытое море. Но кажется, что природа специально посылает этих рыб для пропитания человека, ибо они подплывают к самому берегу и ротозейничают там, где видят какой-нибудь огонь, свет или человеческих существ, как бы сами взывая: „Возьми меня, возьми меня!“ Несомненно, они имеют своих королей, как пчелы; правда, эти короли по форме и величине не отличаются от прочих рыб, они не больше других особей, как бывает у пчел; но зато у них есть что-то вроде короны и они красноватого оттенка (особенно яркого на голове).[16] Эти короли плывут впереди, повсюду сопровождаемые множеством рыбьей мелюзги, и ночью напоминают молнию, ибо глаза их подобны сияющим огонькам; а посему в народе их называют ночными молниями».

Море — это поистине страна сказочного изобилия: «Количество рыбачьих и прочих судов, главным образом здешних и французских, а также отчасти английских, которые в рыболовецкий сезон находятся в пределах указанного контура, неисчислимо… Проведя тщательные изыскания в землях Фрисландии, Голландии, Зеландии и Фландрии (потому что другими землями, по причине малости их участия, можно пренебречь) относительно того, сколько судов в мирное время обычно занимается этим промыслом, я насчитал (другие приводят даже большие цифры) семь сотен… Если учесть, что суда обычно выходят на лов по три раза, и хорошенько все посчитать, получается, что каждое судно доставляет за сезон как минимум семьдесят ластов…» (Ласт, «груз» — это двенадцать бочек, а каждая бочка вмещает около тысячи селедок.)

Но, как известно, благами сказочного острова лентяев нигде нельзя насладиться с большей полнотой, чем под одним из волшебных деревьев со множеством птиц. Поэтому, поведав читателю о сельди, треске и лососях, Гвиччардини заканчивает свой рассказ так: «Если только три эти вида рыб, которые так прекрасно засаливаются, за вычетом расходов на соль приносят этой стране ежегодный доход, превышающий два миллиона экю, то можно вообразить, какое богатство обычно и неизменно проистекает от продажи остальной рыбы. Но мы напрасно стали бы пытаться произвести расчеты, ибо богатство сие — нечто неисчислимое, чудесное и неописуемое. А потому не будем тратить усилий и лучше отдохнем в тени прекрасных дерев, кои открываются нашему взору».

Люди, подобные Гвиччардини, умели восхищаться прекрасными кораблями и при этом не забывать о выгоде, которую они приносят. Такого предпринимателя легко представить сидящим за рабочим столом: вот он поднимает глаза, чтобы посмотреть сквозь витражное окно на свой корабль, который входит в порт или только появился на горизонте, а потом снова возвращается к бумагам, проставляя в красных клеточках суммы, которые ассоциируются в его уме с этой поистине золотоносной ладьей. Перед ним стоят поблескивающие весы. Но, как ни странно, эти люди, внешне похожие на нотариусов или маклеров, сохраняли веру в фей, химер и сирен. Так, Гвиччардини, повествуя о Харлеме, пишет: «В этот город (согласно тому, что рассказывает Ле Мейер, описывают хроники Голландии и утверждает народная молва) в 1403 году доставили морскую женщину, обнаженную и немую, обнаруженную в одном из голландских озер, куда, очевидно, ее забросили морские бури. Эту женщину они одели и приучили питаться хлебом, молоком и другими продуктами; позже она научилась прясть и исполнять другую работу, вела себя честно и преклоняла колени перед алтарем, выполняла также другие церковные обряды, подражая своей хозяйке, и прожила много лет, оставаясь немой. Рассказывают также как о событии совершенно достоверном, что около 1526 года во фрисландском море поймали морского мужчину, который во всем походил на нас, других людей, и, как говорят, имел бороду, волосы, волоски на теле, какие бывают у нас, но только очень жесткие (напоминающие свиную щетину); его приучили есть хлеб и другую обыкновенную пищу; говорят, что поначалу этот человек был совершенно диким, а потом привык к своей жизни (правда, не совсем), но так и остался немым. Он прожил несколько лет и умер от чумы в 1531 году, хотя прежде один раз сумел избежать сходного несчастья. А в норвежском море, у города Элепоха, поймали другого морского человека, облаченного в подобие епископского одеяния; его подарили царю Польши, но он прожил только три дня (ибо не хотел принимать пищу) и за все это время не издавал других звуков, кроме тяжких вздохов; и у меня есть его портрет, где он изображен в своем естественном виде. Все это, конечно, явления странные и новые; но ежели мы вспомним, что писали Плиний и другие достойные доверия авторы о подобных морских людях, которых иногда находили, то не станем нисколько удивляться — особенно если вспомним и то, что те же авторы писали о тритонах и других морских чудищах, а также о похожих на них земных сатирах и фавнах, каковых сатиров святой Иероним один раз упоминает как несомненно существующих».

Неужели и Дюрер верил, что видел кости великана, подобного тем, которые жили во времена Ноя? В дневнике он пишет: «Я видел в Антверпене громадные останки гиганта. Длина его берцовой кости — пять с половиной футов. Она чрезвычайно тяжелая и очень толстая — так же, как и его лопатка, которая должна была принадлежать широкоплечему человеку, и другие кости. И этот человек имел рост восемнадцать футов и правил в Антверпене; он совершил множество чудесных деяний, которые по повелению властей этого города уже давно были описаны в одной старой книге». Я думаю, что речь идет о скелете косатки,[17] найденном землекопами у подножия замка Стен, господствующего над портом. Надпись на одной гравюре 1515 года, которая изображает реку Шельду и суда на рейде, гласит: Dits de burch daer Antigonne de reuse te wonen plach («Это замок, где обитал гигант Антигон»). Бюстами великана (из дерева и картона) украшали, по случаю торжественных процессий, триумфальные арки; один такой бюст, изготовленный и раскрашенный Питером ван Эльстом, сохранился до нашего времени. Посетителям, желавшим полюбоваться останками, рассказывали, что великан Дрюон Антигон становился, расставив ноги, сразу на обоих берегах реки и требовал выкуп с проплывавших по ней судов, угрожая в случае отказа потоплением. Он отрубал и бросал в реку правые руки моряков, отказывавшихся платить ему дань. Однажды молодой рыбак по имени Сильвий Брабо отважился сразиться с колоссом, убил его, отрубил ему руку и бросил ее в воды Шельды, которые от крови стали красными, как на заходе солнца.