Обыскала рюкзак, посмотрела под партой, на парте, на подоконнике — варежек нигде не было. Трясущимися, как у пьющей выросшей, руками Катя снова раскрыла пакет. Нитки, волнистые, как расплетённая коса, лежали молча. В шерстяном месиве она узнала созданный ей по ошибке вчера огромный колтун, который так сильно мешал и чувствовался пальцем при надевании готовой варежки. Колтун был так велик, что он даже остался цел, не поддавшись распутыванию. У Кати задрожал ум, она попыталась понять, кто мог сделать такое. Сомов? Лара? Катя не выходила никуда на уроке, и рюкзака все сорок минут касалась её правая коленка в колготках. Папа? Мама? Для чего? Разве они тоже теперь заодно с Сомовым? Папа может быть, но мама точно нет. А откуда Сомов узнал про варежки?

— Ну что, Катя, есть у тебя, что мне показать? — это медово проговорила Вероника Евгеньевна, запирая класс изнутри.

Изо рта у Кати вывалился гласный звук. Учительница протиснулась между партами и подоконниками своим плотным телом, похожим на анаконду, съевшую женщину, и села рядом с Катей.

— Я так и знала, что ты не сделаешь. Зачем обещать?

Катя, тяжело дыша, как после долгого забега, открыла рот.

— …От тут …ыли …арежки, — это Катя промямлила, запуская в рот воздух, пытаясь рассказать про две варежки, целую левую и правую без пальца.

У Вероники Евгеньевны щёчки всползли на глаза, она слегка проскрипела от смеха.

— Плохо придумала, Катя. И почему ты надеешься, что я тебе поверю? Ты вот не сделала, что обещала, а я своё слово держу. Позвоню твоим родителям сегодня. Во сколько они вечером возвращаются с работы?

Катя пробулькала что-то. Из глаз принялись выпадать слёзы.

— Ну вот, началось… Ты знаешь, ты не волнуйся! — это вдруг ласково начала классная.

Прокричал звонок. Вероника Евгеньевна привстала, нагнулась вперёд к окну, перевернула ручку и открыла дверцу. Морозный воздух принялся жечь Катино лицо и уши. Классная села, сложила локти на подоконник, пошуршала в кармане кофты, поднесла к своему блестящево-розовому рту сигарету и чиркнула спичкой. Катя заворожённо смотрела на дым и даже перестала плакать.

— Не волнуйся. Тебе будет гораздо комфортней учиться среди детей твоего уровня. Ещё отличницей станешь, — выпустила Вероника Евгеньевна изо рта вместе с овалом дыма.

Катя закашлялась от напавшего на неё облака. Вероника Евгеньевна сделала вид, что пытается отвести сигарету в сторону.

— А так… ну ты же видишь, какие ребята у нас учатся: дети учителей, инженеров, художников, врачей, бизнесменов. Особенные ребята, с особенным воспитанием. В моих классах всегда так было. И здесь недопустимо так относиться к учёбе, как относишься ты. Хотя я понимаю, что это не отношение, а скорее твои способности.

Катя не могла собрать воедино значение слышимых слов, они вываливались изо рта классной буквенным фаршем. Дым, объединившись с морозом, колол рот, нос и глаза. Даже «Катя катится-колошматится» не собиралось вместе в голове.

— Но и вести себя, как ведешь себя ты, неприемлемо. Думаешь, я не знаю про Ларин телефон? Алина Алексеевна мне рассказала, но попросила не говорить никому: ни учителям, ни детям, ни твоим родителям. Она, видишь ли, боится, что это настроит против тебя класс. И расстроит твоих папу с мамой. И Ларочка держит всё в тайне. А я считаю, что детский коллектив должен самоорганизовываться и воспитывать своих участников. Это хорошо ещё, что Ларин папа много зарабатывает, и это для них не проблема. А если бы твоим родителям пришлось выплачивать стоимость такого телефона?

Катя с трудом разбирала слова, но осознала, что Ларин разбитый телефон наконец нагнал её, и по-настоящему зарыдала.

Классная встала, приподняла цветочный глиняный горшок, потушила сигарету об его подставку, зарыла в землю окурок и закрыла окно. Катя всхлипывала и растирала щёки руками.

— Ну чего ты? — это почти просюсюкала Вероника Евгеньевна.

Учительница отодвинула стул, прошла к Кате и сделала вид, что нежно обнимает её, на самом деле зажала её плотными руками.

— В дневнике писать не буду ничего, сегодня вечером позвоню твоему папе и расскажу ему про варежки. И остальное. Математические твои стихи они и так увидят. На завтра вызову родителей в школу, а в понедельник начнём.

Классная отцепилась. Катя кинулась к своей парте и принялась быстро собирать вещи: кинула в рюкзак учебник, дневник, тетрадь, ручку с карандашами, мёртвое вязание, схватила сменку и прыгнула к выходу.

— Ты куда? — это спросила классная.

— Физ-ра же, — сквозь нос, как мамонт, ответила Катя.

— А зачем?! — отмахнулась от Кати Вероника Евгеньевна. — Всё равно не засчитается. Четверть эту уже закончишь в другой школе… Не я одна принимаю решение, но я думаю, коллеги и начальство меня поддержат. А пока иди домой.

Снежинки щекотали глаза. Солнце освещало их заодно со всем подряд. Катя шла домой не коротким путём — вдоль забора, а самым долгим — через главный проспект, вдоль самых красивых и старых в городе домов. Им было лет по пятьдесят. Катя всегда раньше смотрела, как в их окнах плавают корабли, торчат маяки, башни и горы, и на всех улицах, набережных и вершинах танцуют вальс выросшие и невыросшие. Сейчас Катя не видела ничего, кроме пляжной полоски на снежном тротуаре. Пакет со сменкой тянулся вниз и время от времени сталкивался с колготочными коленками.

Чудо заключалось в том, что без десяти десять (Катя заметила время на часах сквозь прозрачную аптечную дверь) она уже шла из школы. Ещё пятнадцать минут по песку, потом по лестнице и в лифте — и квартира на одиннадцатом. А завтра и вовсе можно будет не ходить. Даже когда Катя заболевала, то всё равно досиживала до конца уроков, а потом под одеялом чувствовала себя счастливо кем-то вроде героини. Она всегда плохо обёртывала мысли и ощущения в простую и симпатичную упаковку, а сейчас вот ясно выходило, что доступная Ларе хоть каждый день свобода досталась Кате только в очень плохих обстоятельствах.

На углу последнего красиво-старого дома к Кате, извиваясь, подошла тощая собака в грязно-морозных колтунах. Катя встала столбом. Псина понюхала сменку и коленки, полаяла два-три раза (было почти нестрашно) и убежала в сторону рынка. Из двери с надписью «Разливное пиво» вытекли двое невыросших. Катя двинулась домой.

В лифте Катя подумала, что было бы интересно, если б он застрял. Такое уже случалось один раз в её жизни, ещё в первом классе. Катя ехала одна. Железяка вдруг остановилась, и тут же выключился свет. Катя заплакала в темноте, представляя, как вот-вот оборвётся трос (про такие случаи рассказывала Вероника Евгеньевна), как они покатятся вниз вместе с лифтом и от неё (Кати) останется что-то вроде рожек и ножек. Она попыталась позвонить тогда маме, но сигнал не ловился. Катя помотала светящимся телефоном, ей показалось, что стены с двух сторон принялись двигаться друг к другу. Она стала стучать по липким от жвачки лифтовым кнопкам. Вдруг оттуда затрещал женский голос. Больше всего Катя удивилась, что он всю дорогу называл её на «вы» и, ласково хрустя, успокаивал.