— Не его одного, — едко, ощущая привкус яда на языке, пробормотала Лия достаточно громко, чтобы Ильинский её услышал.

Вадим Борисович ничего не ответил на этот выпад, а молча приподнял занавеску и, выставив вперёд руку, раскрыл ладонь. Ополовник тут же взлетел и, пронзительно чирикнув, улетел, оставив после себя погадку.

— Вот вам и птица Сирин над моей головой, — криво усмехнулась, обращаясь к сидевшему в кресле Андрею. — Птица серет над моей головой, — пропела Лия. — Вот это по-орнитологически.

— Скажи мне лучше, орнитолог, — произнёс Ильинский, возвращаясь к оставленным картам игры «Мафия», — кто такой оборотень?

— Он может перевоплощаться в различных персонажей, — ответил вместо Лии Андрей. — Например, в маньяка, комиссара, проститутку…

— Много кто может неожиданно оказаться проституткой, — заметила Лия, и по тому, как Ильинский резко вышел из домика, наклонив голову, было ясно, что этот выпад не остался незамеченным.

— Мне поставили диагноз, — сумрачно произнёс Ильинский вместо приветствия, не отрываясь от компьютера и не поворачиваясь к Лие.

— Ну… так это же хорошо, — немного растерянно, но бодро заметила Лазарева. Она пришла к нему за очередной порцией данных для обработки, и уже успела забыть, что накануне Ильинский говорил ей о том, что идёт в больницу. — И что у вас? — Она с интересом посмотрела на Вадима Борисовича, который не отрывался от экрана монитора и упорно не желал встречаться с ней взглядом.

— Как я и думал, — нехотя и с какой-то обречённой горечью ответил Ильинский. — У меня боррелиоз[5].

— Зато теперь хотя бы известно, от чего лечиться, — возразила Лия, чувствуя лёгкое раздражение. В вопросах здоровья Ильинский был удивительно небрежен и рассеян. — Как вообще лечат боррелиоз?

Антибиотиками.

— Антибиотиками, — в такт мыслям Лии ответил Вадим Борисович.

Его рука, лежавшая на компьютерной мышке, напряглась. Казалось, ему одновременно и не хочется продолжать этот разговор, и надо его закончить. Будто он понимал, что никто, кроме Лии, как и в случае с ногой, ему не поможет.

— Вот и замечательно, — наклоняясь чуть ближе к Ильинскому, заметила Лия. Её длинные, чуть волнистые волосы почти касались плеча Вадима Борисовича. — Значит, будем вас лечить!

— Как? — горестно отозвался Ильинский. В его голосе слышались отчаяние и боль.

— Вы сами сказали — антибиотиками, — почти не скрывая раздражения, напомнила Лия. — Будете пить таблетки.

— Как? — казалось, что Вадим Борисович сейчас заплачет. Вопросы про здоровье и лечение всегда расстраивали и утомляли его — Лия знала это не понаслышке.

— Ртом, Вадим Борисович! — воскликнула Лия и, не в силах больше сдерживаться, положила руки ему на плечи и мягко, но настойчиво развернула к себе.

Когда она видела прямо перед собой его глаза — серо-голубые, светлые, как камни в холодной воде, ей хотелось одного — смотреть в них вечно, утонуть в этом прозрачном омуте и, если такова её судьба, разбиться при падении об эти холодные камни, которые омывает кристально-чистая прозрачная влага…

Лицо Ильинского, его черты, взлохмаченные седые волосы, рыжеватые огоньки в серебристой бороде — всё это неожиданно заволокло дымом — белёсым и густым, словно молоко, туманом, который всегда окружал «Тайгу» по ночам. Глядя на то, как Ильинский бледнеет и распадается перед ней клубами серой пыли, Лия раскрыла рот, пытаясь окриком остановить происходящее, не допустить, чтобы Вадим Борисович ускользнул, словно песок, сквозь её пальцы, но в этот момент она почувствовала, что её ладони проваливаются в пустоту. Ощущая, как что-то лёгкое скользит по коже, она подняла чуть дрожащие пальцы и посмотрела на них. Её ладони были покрыты тонким слоем серого пепла.

В горле застрял комок, а на глаза навернулась пелена слёз, которые крохотными каплями выкатывались из уголков глаз и, зависая на мгновение на ресницах, падали на щёки.

«Слёзы, — подумала Лия, вытирая лицо испачканными в пепле руками, оставляя на коже широкие серые росчерки, — наконец-то они пролились»…

Резко дёрнувшись, Лия открыла глаза. Сухие и сонные глаза, перед которыми предстал белёный потолок орнитологического домика.

Селефаис вновь ускользнул от неё.

Лия со вздохом повернулась на бок и, нашарив рукой смартфон, посмотрела на время — половина шестого утра, через полчаса Лиза должна пойти на обход.

«Пусть сами обрабатывают птиц, — подумала Лия. — А я попробую найти свой потерянный рай».

Она знала, что через полчаса услышит за стеной тяжёлые шаги Ильинского — вряд ли он допустит, чтобы Лизонька поднималась так рано, да ещё ходила в оба направления — на берег и за ворота.

Лие снова снился один из тех снов, которые она видела еще до того, как её прежняя жизнь разбилась на осколки. Теперь этот сон ничего не значил — все было напрасно. Осколки прошлого, преломлённые в призме горького настоящего и минувшего будущего, порой превращались под действием снов и мечтаний в то, что она видела сегодня — почти точная копия воспоминания, но уже отравленная необратимыми изменениями.

Лия плотнее закуталась в спальник и закрыла глаза. За окном по мокрой траве тихо прошелестел новый залп дождя.

* * *

Тяжёлые свинцовые тучи заволокли низкое хмурое небо — дождь шел с небольшими перерывами уже третий день. Раз начавшись во время похода Лии за ворота на выручку Лизе, стихия не унималась. Лишь изредка морось прекращалась, и плотные клубы пара поднимались от мокрой земли, создавая на невысоких хребтах вдалеке причудливые низкие облака.

От тёплого, даже жаркого июля не осталось и следа — в воздухе чувствовалось приближение августа — уже почти осени. В домиках было сыро и неуютно, а печка на кухне не могла дать того тепла, в котором так нуждалась Лия.

Деревья и густые заросли кустарников на стационаре и за его пределами намокли, а разнотравье отяжелело от влаги и теперь клонилось, роняя капли в перерывах между ливнями. Лия ходила по этому не-болоту, хлюпая сапогами, на сети через Тайгинку и в пойме большой реки, которая, судя по всему, скоро должна была выйти из берегов — в прошлом году Лие приходилось брать у мальчиков болотники, чтобы добраться до дальних краёв.