Кстати, дети. Она услышала их раньше, чем увидела. Веселаяшайка этих сопляков носилась за ними следом всю неделю. Их грязные физиономиибыли в дегте, на лохмотьях красовались выцветшие эмблемы американскихспортивных клубов, а пустые ладошки все время были протянуты к иностранцам. Этонапоминало Мими об объявлении социальных служб, транслирующемся по вечерам:«Уже десять часов вечера. Вы точно знаете, где сейчас находятся ваши дети?»

— Сеньора Бонита[5], сеньора Бонита! —Скандировали они, шлепая босыми ногами по грязи.

— Кыш! — Прикрикивала на них Мими, отмахиваясь, словно отдокучливых мух. — Сегодня у меня ничего для вас нет! Nada para voce. Deixemesozinho! Оставьте меня в покое!

От их нытья у нее начинала болеть голова. Она не отвечает заэтих людей, за этих детей... Она — венатор на задании, а не какая-тознаменитость во время рекламной поездки для укрепления связей собщественностью. Кроме того, это Бразилия, развивающаяся страна. На земном шареесть места, где ситуация гораздо хуже. Эти сорванцы даже не знают, до чего имповезло.

— Сеньора, сеньора!

Малышка — херувимчик в грязной майке с пышной шапкой темныхкудрей — ухватилась сзади за ее рубашку. Мими, как и остальные венаторы, была вчерной куртке и непромокаемых нейлоновых брюках. Надевать грубые ботинки онаотказывалась — в них ее ноги казались толстыми — и вместо них снова наделасапоги из шкуры пони, на высоком каблуке.

— Ну ладно, — сдалась Мими.

Она сама виновата, что эта детвора тут ошивается. Как она нистаралась ожесточиться, оставаться бесстрастной и нейтральной перед лицомвоистину ужасающей бедности — Мими считала свой номер в гостинице (даже не люкс— однокомнатный!) и то уже немалым лишением, — как-то так получалось, что когдабы детвора ни вертелась вокруг нее, у нее всегда находилось что-нибудь для этихребят.

Конфета. Доллар. (Вчера — по десятке каждому.) Шоколадка.Что-нибудь. Дети прозвали ее Прекрасной Дамой, сеньорой Бонита.

— Сегодня ничего нет! Правда нет! — Запротестовала она.

— Они никогда тебе не поверят. Раз уж ты сдалась в первый жедень, — сказал Кингсли, весело поглядывая на нее.

— Можно подумать, ты сам лучше, — проворчала Мими и открыларюкзак.

Они все четверо оказались мягкосердечными. Молчуны близнецыраздавали жевательную резинку, а Кингсли то и дело покупал детворе киба,лепешки с мясом, у уличных торговцев с ручными тележками.

Кучерявая девочка терпеливо ждала, пока Мими доставаламягкую игрушку, собачку; Мими купила игрушку сегодня утром в магазине подарковспециально для этой малышки. Морда плюшевой собачонки напоминала Мими еесобственную собаку. Мими пожалела, что добряк чау сейчас не с ней, но впоследние годы трансформации надобность в защите фамильяров-собак уменьшалась.

— А это для всех, делитесь, — добавила Мими, вручая вдобавокбольшую коробку конфет. — А теперь — брысь!

— Обригадо! Обригадо[6], сеньора! — Завопилидети и умчались прочь, унося добычу.

— Они тебе нравятся, — сказал Кингсли со своей кривойполуулыбкой.

Мими эта улыбка бесила, потому что с ней он делался ещекрасивее, недопустимо красивым.

— Вот еще!

Мими покачала головой, стараясь не встречаться с нимвзглядом. Возможно, она выпила слишком много очень сладкой мексиканскойкока-колы. А может, все дело просто в усталости и одиночестве и в том, что додома так далеко. Потому что где-то в глубине мрачного каменного сердца Азраилачто-то растаяло.

ПРОПАЖА

«Спроси у Чарльза... спроси его про врата... про наследиеван Аленов и пути мертвых».

Это были последние слова ее дедушки. Но когда Шайлервернулась в Нью-Йорк, Чарльз Форс исчез. Как выяснил Оливер благодаря связям вХранилище, однажды днем Чарльз отправился на свою обычную прогулку в парк, нотак и не вернулся с нее. Произошло это неделю назад. Бывший регис не оставил низаписки, ни какого-нибудь иного объяснения. С его исчезновением все пришло вполнейший беспорядок. Корпорация «Форс» потеряла половину стоимости во времяпадения уровня цен на бирже, а в совете директоров начались дрязги. Компанияшла на дно, а капитана, чтоб держать штурвал твердой рукой, не было.

Но Шайлер думала, что кто-то должен знать, где Чарльз, иоднажды утром она подстерегла Тринити Форс в салоне, где та делала укладку.Главная светская львица Нью-Йорка, завернувшись в шелковый халат, сидела подфеном.

— Полагаю, ты слыхала новости, — холодно произнесла Тринити,отложив журнал, когда Шайлер уселась рядом с ней. — У Чарльза наверняка имелисьвеские причины поступить именно так. Но, к моему сожалению, со мной он ими неподелился.

Шайлер рассказала Тринити про последние слова Лоуренса,сказанные там, на вершине горы. Она надеялась, что, может быть, Тринити сможетпролить хоть какой-то свет на их содержание.

— Наследие ван Аленов... — повторила Тринити, глядя на себяв зеркало и поправляя полиэтиленовую шапочку на бигудях. — Что бы это ни было,Чарльз давным-давно не желал иметь дело ни с чем, имеющим отношение к его«семье». Лоуренс жил в прошлом. Ему всегда было это свойственно.

— Но Лоуренс утверждал, что Чарльз должен это знать.

— Лоуренс сошел со сцены.

Тринити произнесла это таким тоном, как будто Лоуренс былактером, доигравшим пьесу. Не скончался. Не погиб. Не ушел навсегда.

Сошел со сцены.

Но Шайлер хотела спросить и еще кое о чем, об одной страннойвещи, о которой говорил дедушка. Она сомневалась, что Тринити что-то об этомзнает, но спросить было нужно.

— Он еще сказал, что у меня есть сестра и что она... онастанет нашей погибелью. — Шайлер чувствовала себя немного глупо от такихмелодраматических слов. — У меня правда есть сестра?

Тринити долго молчала. Тишину нарушало лишь гудение сушки иголоса клиенток, сплетничающих с парикмахершами. Когда же она наконец прерваламолчание, говорила негромко и осторожно.

— В определенном смысле слова — да, у твоей матери есть ещеодна дочь. Но это было очень давно, задолго до твоего рождения, в другом циклеи в другом столетии. И о ней позаботились. Лоуренс с Чарльзом за этимпроследили. Лоуренс... Это было одной из причин, по которым он отправился визгнание, — он никогда не мог отказаться от своих фантазий. Он умирал, Шайлер.И ты должна понять... он цеплялся за соломинку, пытаясь свести концы воедино.Возможно, в тот момент он уже был не в себе.

Так значит, Лоуренс сказал правду. У нее есть сестра. Ктоона? Когда она родилась? Она уже мертва? О ней позаботились? Что это означает?Но Тринити отказалась что-либо уточнять.