Андрей сегодня с утра, потом вернувшееся лето, скорая встреча с мамой, разговор с детьми… все это смазывало и затеняло собой мои неприятности. Хотя ощущение неприятной тяжести внутри не проходило. Сейчас я отвлеклась, встряхнулась всеми перышками – на какое-то время хватит. И на какое?

Придется выяснять опытным порядком.

– Мама… – негромко позвала я от порога, – ох… девушка, а куда вы дели Тамару Платоновну, которая жила здесь раньше?

Мама тоже охнула и быстро встала с кресла перед телевизором, улыбаясь и поправляя короткую стрижку. Пошла ко мне, широко раскинув руки…

– Глазам не верю – Зайка! Что ты творишь? А если бы я сердцем разорвалась? – крепко обняла она меня и прижала к себе, не отпуская. Я дышала ей в шею и давилась подступающими слезами. Справилась. Попыталась оправдаться:

– Я же шепотом звала. Что ты всегда так пугаешься? Я тебя просто не узнала, мам, ты не болеешь? Выглядишь потрясающе, но похудела сильно, – оторвалась я, рассматривая четкую линию скул, мелкие морщинки на лице… суховатом теперь, а не мягком и округлом, как раньше. Не было больше низкого пышного узла из русых волос, не было шикарной женщины в зрелом возрасте, зато был живой блеск в глазах, подтянутая фигура и еще… запах?

– Чем это пахнет, мам?

– Хэх… а слышно, да? – расстроилась она, поворачиваясь к своему плечу и нюхая его.

– Нет, это, скорее – от волос.

– Ну да, все-таки нужно не косынку, а купальную шапочку… Зайка! У нас теперь есть корова.

Твою маааать…

– Чудно… – пролепетала я.

– Ты полюбишь ее. Я научу тебя дойке. Я-то училась по интернету? Потом познакомлю вас. А пока… бегом в душ, переодевайся и будем кормиться.

Оставив вещи в своей комнате, я послушно прошла в ванную комнату и стала под душ. И было мне не по себе, как-то не так представляла... Корова. Я… и любимая мною корова. Перспектива так себе – я, мама и она… ладно, это потом.

Мы поужинали яичницей и салатиком из помидоров и зеленого лука (мама никого не ждала и поэтому не готовила) и поговорили. Вернее, я рассказывала, а она почти все время молчала и внимательно слушала, изредка кивая. Потом, устроившись на диване и отзеркалив одну и ту же позу – обняв диванные подушечки и прижимая их к животу, мы замолчали обе.

Было поздно, уже наступала ночь, но свет мы не включали. Старый дом тихо и таинственно потрескивал, поскрипывал и пах знакомо и уютно. После еды хотелось спать, и чувствовала я себя… непонятно. Но это, скорее всего, от усталости. То, что мама пока прокомментировала мой рассказ об Усольцеве только угрюмым выражением лица, не настораживало. Она никогда не спешила с выводами и решениями. Уверена, что и не сорвалась бы вот так, как я. Сама она в похожей ситуации поступила совершенно иначе.

Совсем стемнело. Мы сидели уже минут двадцать и уютно молчали. Я думала о ней – женщине, которая всего полгода назад, в свои шестьдесят, не представляла себя без каблуков и шикарной прически, носила шляпки и юбки… Бывший директор и распорядитель огромных фармацевтических складов, представительная во всех отношениях дама… Сейчас она переехала из Питера в Новую Рузу, похудела, загорела, подстриглась, влезла в джинсы с футболкой и завела себе корову…

– Зайка, ты нормально? Давай ложиться спать, – отозвалась, наконец, из темноты мама, – завтра рано вставать и вообще... огорошила ты меня. У меня тоже есть для тебя новость, только хорошая. Может, слегка подсластит… но это долго рассказывать, все завтра.

– Давай, мам, я и сама почти сплю, – опустила я ноги на пол и отложила в сторону подушечку.

– Проснешься – меня может не быть дома, но ты не переживай, это ненадолго. Только… если вдруг подойдет мужик затрапезного вида и будет просить на опохмел – гони его. Ничего не давай.

Я сразу проснулась. Посмотрела на нее и покачала головой.

– Если завтра этот мужик придет – я ему дам.

– Соседка будет недовольна, – проворчала мама.

– Дам… в смысле – денег, мам, – качнула я головой с укоризной.

– Я поняла. Вряд ли он еще способен на что-то, кроме – пить. В чем дело, Зай?

– Это… психологическая травма, наверное.

– А не слишком их на тебя одну? – вздохнула она.

– Эта неглубокая, но безусловная. У нас когда-то умер мичман… сравнительно молодой еще. Ходил, просил по квартирам на опохмел. Не давали, само собой – по разным соображениям. И я тоже. А утром его нашли на первом этаже в нашем подъезде – холодного. Может, он и не сразу от меня… Так что немного, но дам. Много у меня и нет – я почти совсем без денег… пока.

– Про это поговорим завтра, – пообещала она. Погладила меня по руке и пошла к себе. С порога кинула:

– И зачем их таких держат в армии?

Я не ответила. Уже лежа в постели, думала об этом. Будто не о чем больше... Просто изо всех щелей полезли разные мысли и воспоминания в тему.

Не конченых алкоголиков, а пьяниц, в армии, как правило, терпят долго. Делают внушения, находят способы ударить рублем, перебрасывают на такие должности, чтобы не маячили, но не увольняют до последнего. Этот предел наступает тогда, когда запои начинают угрожать службе непосредственно, а значит и толерантно настроенному до сих пор начальству, которое несет ответственность за исполнение этой службы.

Почему держат? По разным причинам… Таким человеком легко управлять, манипулируя его чувством вины и страха перед увольнением. Зависит от личности, конечно, но пьяницы иногда становятся ушами и глазами начальства. С таким можно не церемониться и излагать самыми крепкими словами свое мнение о нем – пьяной скотине, и о такой службе в целом, а может и жизни заодно. Однажды Виктор устроил мне экскурсию на лодку и я невольно стала свидетелем... Он жестом показал мне, чтобы прикрыла уши, а сам поспешил остановить беснующегося командира. Но я успела услышать:

– Вы – скот, мичман. Пьяная курва! Не тряситесь мошонкой! Отвеча-ать!!! Смотреть мне в глаза...!

И да – всегда на "вы". В любом случае. На флоте принято так – уважительно.

Но в основном не увольняют потому, что где-то таких пьющих понимают, а где-то еще и сочувствуют. А еще, наверное, подсознательно допускают для себя вероятность в будущем оказаться в такой же безрадостной позиции. Я вообще не помнила среди знакомых мне мужчин трезвенников по убеждению. Потому что, к сожалению, вовремя выпить иногда означало еще и вовремя снять стресс, а этого добра на службе было выше крыши.

Вспомнилось, как люто, совсем не пьянея, пили Виктор, его командир и зам по воспитательной работе, когда у них погибли два матроса. Это было неосторожное обращение с оружием – один нечаянно застрелил другого и сразу же застрелился сам. Они были земляками и друзьями.

Тогда на флоте существовало такое понятие, как «недофинансирование». Продавались за бугор авианосцы и утилизировались подводные лодки, распродавались здания и территории… Усольцев долго потом вспоминал «Золотую рыбку». Золотую потому, что если бы лодка была сделана из чистого золота, то все равно стоила бы дешевле. Корпус из титана в будущем мог прослужить в десятки раз дольше стального, но… металл этот можно было выгодно продать – лодку распилили.