и чтобы внутренние правила школы не отбили у нее желание там учиться. Я думаю, что, даже если не быть «стилистом», девять часов живописи, шесть часов истории костюма и т. д. – лучше, чем опять оказаться на севеннском «запасном пути»[56], вместе с отвергнутыми детьми, не изучая ничего из того, что нравится, и находясь, к моему огорчению, далеко от дома. Шесть месяцев жизни в интернате – этого достаточно. Очень хорошо, что она высвободилась из-под моей опеки, пожила среди своих сверстников, но хватит, она там ничего не учит, в листе успеваемости С, С, D, E и А по устному английскому все-таки, но это же плачевные результаты, в особенности с пожеланием «Работай!» классного руководителя. Я печенкой чувствую, что она будет блистать в своей области, и аплодирую ее смелости.

Сейчас я немного беспокоюсь за ее здоровье: она часто падает в обморок, у нее низкое давление, аллергия.

Вот такие, дневник, у меня мысли сегодня вечером! Я буду ликовать, когда узнаю, что у нее все идет хорошо.

До завтра.

Твоя давняя корреспондентка

* * *

29 апреля

Кейт больше не хочет посещать школу на улице Сен-Рок, она мне это сказала по телефону. Ох, мне сделалось грустно, но я не рассердилась. «Я тебе кое-что скажу, только ты не сердись, обещаешь?» О нет, я всего лишь озадачена ее будущим и хочу для нее только самого лучшего. Я боюсь, что она ленится прилагать усилия, это как в балете, в современном танце: все, что нужно, – это постоянная требовательность, а она не хочет нести ответственность за возможные промахи, но тогда что же делать?

В общем, я разочарована, я ведь хотела, чтобы она серьезно отнеслась к искусству, но, по-видимому, еще слишком рано. Наверное, было бы лучше, чтобы я не занималась ее будущим, чтобы идея шла от нее самой.

* * *

1 мая

Жак, почему ты не боишься, что я оставлю тебя? Почему ты во мне так уверен? Ты преспокойно спишь. А я мысленно вновь собираю чемоданы. Серж – это все равно что моя страна, мне до головокружения хочется вернуться туда, чтобы обрести покой, чтобы там умереть. В конце концов, я понимаю, что жизнь без него или без тебя имела бы один и тот же финал. Я себя знаю, я сделала бы Сержа несчастным, с уязвленным самолюбием, дав ему почувствовать, чем я пожертвовала, отказавшись от жизни с тобой, – романтическим безумием и бурей страстей, которые меня так привлекли в тебе; но вот я вновь увидела моего Сержа, мою Англию, его отеческие жесты, услышала его спокойный голос – а ведь он порой бывал таким агрессивным, таким эгоистичным, таким надменным, – я увидела своего мужчину умиротворенным, – может, потому, что он счастлив и рядом нет меня, – и поэтому лишилась сна? Прежде не давало мне спать чувство стыда, чувство вины за причиненные ему страдания, а теперь я завидую его спокойствию, его безмятежности. Да, я не лгу себе: я завидую этому его состоянию и завидую Бамбу, которая заняла мое место.

Но ведь я ушла – с каким презрением, с каким отвращением к его превосходству. Мне было противно видеть, как он гордится собой, как мало в нем скромности, как велика уверенность в своем таланте, в своей славе, как он обласкан разными кретинами и как презирает неудачников – людей, не таких известных, как он; если он писал для кого-то, то давал «шанс» – как будто давал благословенный хлеб. А теперь все эти недостатки кажутся мне такими детскими, я отмахиваюсь от них, как от каких-то глупостей; его агрессия и принуждение кажутся мне вещами вполне нормальными, его чувство превосходства – вполне приличным и, в конце концов, даже забавным. Я храню только светлые воспоминания, как старая дева, никто не будет любить меня так, как он… Вот моя драма, и я об этом знаю.

* * *

Серж познакомился с Бамбу после разрыва со мной, она спасла его гордость, его честь, ей было 20 лет, она сносила его шутки, его сарказм, вернула ему счастье и шанс иметь новую семью, родив чуть позже Лулу. Ко мне она относилась с терпением и пониманием, приглашала к ним домой, несмотря на то, что ей, должно быть, порой это было делать нелегко, как нелегко было и Жаку; наверное, будучи мудрой, она понимала, что я не представляю больше опасности и что главное для меня, как и для Сержа, – это творческое и дружеское общение. Ночь после смерти Сержа мы провели вместе на улице Вернёй, проговорили всю ночь, и я почувствовала ее великодушное отношение ко мне. Мы вместе выбирали место, где Серж будет похоронен: она, Жаклин, Леришом и я, исходив все кладбище, в конце концов поняли, что лучшим будет то место, которое он сам выбрал для своих родителей, – именно там он теперь и покоится…

* * *

19 июня, Лу 9 месяцев

Лу, любовь моя, как всегда, глаза голубые, рот Жака, нос, я думаю, тоже его, светленькая, какой я была когда-то, – но глаза такие дивные, что в них можно утонуть. Не знаю, что я делала бы без нее. Никогда мой папа не приходил в волнение от младенцев, даже когда младенцами были мы, а к Лу он не может относиться спокойно. Она ложится на пол, как пекинес, и грызет его шнурки. Я даже купила ей резиновую косточку в dog shop[57], это было ребрышко.

В понедельник папу оперируют. Бедный папочка.

Шарлотта по-прежнему ангел, сегодня вечером она приготовила мне шоколадный торт, мы были вдвоем всю неделю. Завтра ее забирает Серж. Она невероятно красива, очень деликатна, крайне чувствительна, очень решительна и предана всем, кого любит. Из школы она часто приносит 20/20, она амбициозна, и у нее своя гордость. Она обожает Сержа, и я надеюсь, что меня она тоже любит. К Кейт она испытывает смешанное чувство любви, восхищения и раздражения, но я знаю, что ей ее не хватает. Для Лу она словно обожающая и терпеливая мать.

У меня нет времени подробно писать о том, что Жак в Швейцарии, снимает фильм с Пьером Дюксом, а я начала сниматься у Жака Риветта и что этот хрупкий мужчина в сущности настоящий диктатор! Джеральдина Чаплин очень смешная, и я нахожу весь проект очень веселым. Исчезла неуверенность, мучившая меня вначале, если не сказать истерия, вызванная присутствием Джеральдины и Риветта. Я не хотела сниматься в этом bloody[58] фильме! А теперь я рада, что участвую в нем.