Наконец Зейц поднял взгляд. Пригладив ладонью безупречно уложенные волосы, он самым холодным тоном, какой когда-либо доводилось слышать Майклу, произнес:

— Нет. Сожалею.

— Что, простите?

— Мы ничем не можем вам помочь.

Зейц небрежно отбросил заявление в сторону.

— Но вы же по задали мне ни одного вопроса!

— Я ознакомился с вашим заявлением. Для того чтобы выдать кредит, нам требуются гарантии.

Он уже занялся другим документом.

— Моим обеспечением является мое дело, — возразил Майкл, видя насквозь эту осторожную трусливую душонку.

— Ваше прошлое, — слова были произнесены ледяным томом, — мягко скажем, делает невозможным дальнейшие разговоры о кредите, мистер Сент-Пьер.

— Согласен, у меня в жизни были кое-какие ошибки. Совершенно верно. Но это ведь никак не помешало мне открыть в вашем банке счет.

— Держать ваши деньги и давать вам деньги в долг — это две совершенно разные вещи.

Майкл вскочил с кресла, еле сдержавшись, чтобы не броситься через стол и нe вцепиться Зейцу в глотку.

— Я обращусь в другой банк!

— Я избавлю вас от напрасной траты времени, — остановил его Зейц, поднимаясь с места. Охранники настороженно подались вперед. — Никто не даст вам в долг ни гроша. Вы осужденный преступник, ваш бизнес ничего не стоит, и у вас нет кредитной истории. На такой риск не пойдет никто.

— Сукин сын, у меня жена при смерти!

— Сожалею, но это бремя вам придется нести самому. Всего хорошего.

Подошедшие охранники встали по бокам Майкла. Не сказав больше ни слова, он стремительно выбежал из банка.

* * *

Омерзительно белая комната. Примечательно, что в наш век разговоров об умелом подходе к больному лечебные учреждения упрямо держатся за суровую антисептическую белизну. Мир медицины слеп и глух к результатам исследований того, как влияет на настроение человека окружающая цветовая гамма. Здесь по-прежнему господствующим понятием остается «безличность» — как в лечении больных, так и в отношении к ним самим и к их страданиям.

Майкл и Мэри поглощали стандартный больничный обед: жесткий бифштекс под водянистым коричневым соусом, недоваренные бобы, высыпанные на картофельное пюре, напоминающее цементный раствор, и кусок груши, плавающий в компоте неопределенного цвета. Очевидным следствием подобного неаппетитного меню были пакетики с чипсами и печеньем, разбросанные по кровати. Мэри сидела, опутанная трубками, вставленными в ее тело в самых неудобных местах. Майкл, пододвинув стул, использовал ее кровать в качестве стола.

— Тебе что-нибудь принести?

— Все отлично. Как работа?

— Замечательно.

Он уже больше недели не появлялся на работе. Зачерпнув ложкой пюре, Майкл понюхал его, затем попробовал на вкус.

— Очень даже недурно.

В палате наступила неуютная тишина. Майкл смотрел на Мэри, лежащую в дешевом больничном халате с завязками сзади, и ловил себя на мысли, что готов продать душу, лишь бы поменяться местами с женой.

— Извини, — пробормотала Мэри.

— Не говори глупостей. Ты ни в чем не виновата.

Майкл не мог избавиться от мысли, что эти страшные муки являются наказанием за его прошлые деяния.

— Как мы расплатимся за все это? — тихо произнесла Мэри, понимая, какой невыносимой тяжестью является для Майкла этот вопрос.

— Ни о чем не беспокойся.

— Наши сбережения уже подходят к концу.

Силясь скрыть отчаяние в голосе, Мэри принялась нервно теребить золотой крестик на шее. Эта привычка осталась у нее с юности: в минуты напряжения пальцы ее сами собой стремились к маленькому крестику, ища утешения и защиты, словно это был могущественный амулет. С годами жест превратился в инстинктивное движение, и Майкл не сомневался, что в настоящий момент сама Мэри даже не замечает, что делает. Этот крестик, подарок любимого дяди, был у нее со дня первого причастия. Она почти никогда его не снимала. Когда они занимались любовью и Мэри усаживалась на Майкла, крестик очень мешал ему, болтаясь перед лицом, отражаясь в лунном свете. Ему казалось, назойливая вещица подглядывает за самыми интимными мгновениями. Хотя Мэри утверждала, что крестик оберегал ее от самых разных бед, Майкл в этом сомневался, и нынешний диагноз служил тому лучшим подтверждением.

— Мэри, ты лучше сосредоточься на том, чтобы собрать все силы и выздороветь. Не волнуйся, я за все заплачу.

Внутри у него затянулся тугой клубок. За все годы, проведенные вместе, в радости и в печали, и особенно в период ареста и тюремного заключения, он никогда, ни разу не солгал ей. Быть может, время от времени маленькие неискренности: «мне нравится твоя новая прическа; я с радостью посмотрю этот фильм; эта женщина выглядит ничуть не лучше тебя» — но настоящей лжи, сознательного обмана не было. И вот сейчас в течение двух минут ему пришлось солгать жене уже трижды.

— Майкл? — Мэри слабо улыбнулась — той самой улыбкой, от которой у него на душе всегда становилось тепло.

— Да?

— Все будет хорошо.

И хотя она говорила это искренне, Майкл не мог стряхнуть с себя страх, предчувствуя, что худшее еще впереди.

* * *

Майкл тщетно пытался устроиться на самом неуютном стуле, на каком ему только доводилось сидеть. Мэри, с головы до ног опутанная трубками и проводами, забылась беспокойным сном. Варисса Шрайер, старшая медсестра, насадила среди своих людей железную немецкую дисциплину. Сказать, что у Вариссы была широкая кость, значило бы незаслуженно ей польстить; ее могучие формы распирали белый халат. Ну а лицо… Что ж, лицо Вариссы было грубым, как и ее огромные руки. Однако, душа у нее была мягкая, полная сострадания. Варисса Шрайер всегда бралась за самых тяжелых больных.

— Мистер Сент-Пьер? — Майкл услышал в голосе медсестры, просунувшей голову в дверь палаты, неподдельною заботу. — Ступайте домой, поспите, вам отдых нужен не меньше, чем вашей жене.

— Не думаю, что в ближайшее время мне удастся заснуть.

Кивнув, Варисса зашла в палату и принялась бесшумно складывать газеты и журналы, убирать пустые упаковки из-под еды, возвращая в комнату чистоту и порядок. Майкл следил за ней, жалея, что деятельная медсестра не может с такой же легкостью вернуть здоровье его жене.

— Вот увидите, — Варисса положила ему на плечо свою мужскую руку, — от вас Мэри не будет никакого толку, если вы не будете в стопроцентной форме.

— Да, наверное. Впрочем, думаю, я никогда не был для нее в стопроцентной форме.

— Тогда сейчас самое время начать, — как бы мимоходом заметила сестра Шрайер. Взяв табличку, на которой фиксировалось состояние больной, она молча сделала какие-то записи. — Вы не должны винить себя за ее нынешнее состояние. Мне слишком часто приходилось видеть это. Родные и близкие больных пытаются отыскать объяснение свалившемуся на них горю и, не найдя ничего логического, напрочь отказываются от логики и начинают винить себя.