— Счастливые не курят, — фыркнула Екатерина.

— Серьезно? — удивился незнакомец и открыл кошелек. Денежных знаков там было немного, женщина скорбно поджала губы. — Не бойтесь, — успокоил ее мужчина. — Ваши деньги меня не волнуют. Как и ваш богатый внутренний мир. Я бы предпочел, чтобы вы сюда не приехали, но раз уж вы здесь…

— Вы взяли меня в заложницы?

Он не удостоил ее ответом. Взгляд незнакомца переместился к бумажному пакету. Он забросил автомат на плечо. Одним глазом продолжал контролировать пленницу. Другой направил на более приятные вещи. В пакете было много всего интересного. Первым делом извлек початый коньяк и одобрительно крякнул:

— Браво, Екатерина Андреевна. Зачем вам в путешествии коньяк? Вы же за рулем.

— Я алкоголичка.

— Простите, не знал. — Он оставил бутылку в покое и с умилением начал извлекать из пакета упаковки с едой — сыр с «гастрономической» плесенью, сырокопченую колбасу, сухие хлебцы, ветчину. — Какая прелесть, Екатерина Андреевна. В этом доме ничто не предвещало еды. Оголодал, как тамагочи. В холодильнике — пустота, — он неудачно пошутил. — Помимо пакетов с фрагментами женского тела. Он даже не подключен. В подвале тоже шаром покати. Надеюсь, вы поделитесь хлебом насущным с оголодавшим странником?

— У вас имя есть? — прошептала женщина.

— Павел.

— Спасибо… Как вы вошли в мой дом?

— Огородами. Запертый дом означает, что хозяев нет. Выставил оконную раму вместе со стеклом на задней стороне, а когда забрался, вставил ее обратно. Это очень просто. Можете попробовать на досуге. В этом доме все держится на честном слове.

— Господи, я, кажется, понимаю… — Она задрожала, со страхом уставилась на автомат за спиной бродяги. — Вы тот самый опасный преступник, о котором говорили полицейские, стоящие в оцеплении. Это по вашу душу они ввели в действие план «Вулкан»…

— Что вы видели, въезжая в деревню? — насторожился Павел. Его глаза как-то странно заблестели, стали испускать мерцающий свет. «У него такие же глаза, как у меня», — с удивлением подумала Катя. Но мысль ушла, придавленная ворохом других.

— Вокруг деревни куча полицейских. Они никого не выпускают. Но меня впустили, предупредив, что обратно не выпустят… Какая же я дура, не догадывалась, что все так серьезно…

— В деревне их нет?

— Ни одного не видела… Нет, правда, Павел, или как вас там… В полях и на дороге они везде, а в Нахапетовку не суются…

— Все правильно. Ждут специалистов по зачистке, которые почему-то задерживаются. Каждый должен заниматься своим делом. Прибудут спецы — и тогда полиция начнет обшаривать каждый дом.

— Господи, и я тут в заложниках… Вы кого-то убили? — Она опять со страхом мазнула взглядом автомат.

— Нет. — Он решительно отверг ее подозрения. — Я никого не убивал. Пугал, избивал, калечил — но смертного греха на мне нет.

— Лжете…

— Я не лжу. — Он хрипло засмеялся. И вдруг сморщился, прижал руку к животу. Бродягу передернуло. Похоже, смеяться ему было противопоказано.

— Болеете? — насторожилась Катя.

— Немного. Ерунда. Серьезно, Катя, не знаю, станет ли вам от этого легче, но я не убийца. Пока, во всяком случае, не убийца…

За окном послышался шум. Павел напрягся, снял с плеча автомат. Шторки за софой были задернуты. Ему пришлось втиснуться между простенком и боковиной софы, чтобы дотянуться до занавески. Катя отвернулась — бродяга благоухал отнюдь не по-французски. По улице Салуяна протащился старенький пикап, груженный пакетами с углем. Обрюзгший водитель не походил на переодетого спецназовца. Пикап прошел без остановки, шум затих. Павел сплющил нос о стекло. На улице все было спокойно. Накрапывал мелкий дождик, облака на небе формировались в сложные многоэтажные конструкции. Он всего лишь на миг утратил контроль над ситуацией! Взвыли пружины, чертова девка слетела с софы, как будто ей фитиль в попу вставили! Она успешно сманеврировала вокруг стола, кривоногой табуретки и пулей помчалась к выходу. Собственные кудряшки за ней не поспевали! Павел ахнул, бросился в погоню. Какие мы подвижные и прыгучие! Он бы упустил свою заложницу, если бы она не врезалась плечом в косяк. Оба вывалились в сени, рухнули на груду скрученных ковриков и ржавых ведер, стали яростно в ней возиться, издавая сдавленные звуки. Повалился ржавый инструментарий, прислоненный к стене, — Павлу перепало лопатой по лбу, Катю зацепило граблями — хорошо, что черенком. Он зажимал ей рот, чтобы не орала. А она делала огромные глаза, извивалась, норовила укусить. Финальным аккордом стало падение дырявого корыта, которое накрыло обоих, и пришлось избавляться от него совместными усилиями.

— Ну, все, все, справился со слабой женщиной, вставай, уже не сбегу… — хрипела Катя. Ее тошнило и едва не рвало. — Какой же ты вонючий, ты хоть когда-нибудь в жизни мылся?… С тобой общаться нужно в защитном скафандре и перчатках…

— И что, теперь я должен переселиться в отдельный домик? — хрипел Павел. — Никто не предлагал со мной общаться, сама начала. А я, между прочим, предупреждал, так что не обессудь, это ты виновата… Лежи смирно, мать твою… Кстати, почему мы перешли на «ты»? — запоздало сообразил он.

— Это я перешла, — выплюнула ему в лицо Катя. — А тебе никто не разрешал.

Они уселись, тяжело дыша — у разбитого корыта. Павел крепко держал ее за руку. Девушка догадывалась, что при первой же попытке учинить крик он снова зажмет ей рот своей вонючей дланью, поэтому благоразумно помалкивала. Она с презрением смотрела на Павла, норовила от него отодвинуться.

— Страх и ненависть в Нахапетовке, — не без юмора заметил Павел и сам от нее отодвинулся — благоухание, впрочем, не уменьшилось. — Меня сразу в твоем характере что-то насторожило.

— Да, меня тоже в моем характере что-то настораживает, — огрызнулась Катя. — Но речь не обо мне, а о тебе. Ты мужлан. Твои добродетели раскрываются в полной красе.

— Ты ничего не знаешь о моих добродетелях, поэтому помолчи, — отрубил Павел. — Пройдемте, гражданка. — Он взял ее за руку и решительно потащил в горницу. — Надеюсь, ты понимаешь, что я должен тебя связать?

Она дергалась, возмущалась, но теперь он был решителен и бескомпромиссен. Бросил женщину на диван и стянул ей руки за спиной обрывком проволоки из сеней. Она брыкалась, норовила врезать пяткой по бедру, но он умело увертывался.

— А будешь кричать, — на всякий случай предупредил он, — засуну в тебя кляп. Скрученный из моих трусов.

Ее чуть не вырвало. Павел уселся на табуретку, отдышался. Дискомфортные ощущения в районе живота усилились. Терпеть становилось все труднее. Он разорвал упаковку ветчины, принялся жадно вгрызаться в нее зубами, громко чавкал и вполне отдавал себе отчет, что в эту минуту выглядит дикарем. Боль становилась тупой, расползалась по животу. Женщине надоело грызть софу, она с усилием перевернулась и вперилась в мучителя презрительным взглядом. Она его просто уничтожала своим взглядом! А Павел жадно ел, не обращая на нее внимания. Он съел до последней крошки, достал коньяк, открутил крышку и собрался махнуть из горлышка. Катя протестующе замычала. Он хмуро на нее воззрился, поколебался, потом прогулялся до навесного шкафа и вернулся с кружкой, покрытой налетом накипи. Он плеснул немного в кружку, выпил и сыто срыгнул. Осталось рукавом утереть уста, но Павел воздержался.