Она вообще любила повторять, что на самом деле ничего странного не бывает, все легко объяснимо, если дать себе труд подумать и проследить первопричины и логику.

Вот и сейчас она очень логично объяснила Киллеру, что учебного процесса без постановки «Двенадцатой ночи» быть не может. Потому что на носу театральный фестиваль, и питерская школа просто обязана сделать московскую и казанскую.

Киллер недоуменно округлил глаза: почему именно московскую и казанскую? Разве фестиваль не питерский?

А Филька покачала головой и велела Дону помочь новенькому с историей ВШ № 13.

– В смысле?.. – Киллер перевел растерянный взгляд на Дона.

А Дон про себя вздохнул: откуда только этот Киллер свалился и как ему удалось сдать переводные экзамены, если он вообще не понимает, куда пришел учиться? Павлин французский.

– В смысле – после занятий объясню. И учи уже роль, Цезарио.

– Лучше бы «Короля Лира» поставили, – буркнул Киллер, не желающий играть Цезарио. Он так увлекся своим нежеланием, что забыл перейти с итальянского на русский. Вот тебе и Филькина метода.

– И поставим, – солнечно улыбнулась Филька. – Можешь хоть Макбета сыграть, но потом. Сначала…

– Вио-ола, я уже понял, – еще мрачнее отозвался Киллер.

Поправлять его Филька не стала, только подмигнула. И Дон не стал. Сам поймет, в чем тут соль, когда прочитает пьесу.

Киллер читал. И ремейк авторства Ромки, и конспекты Дона по истории школы, и до фига литературы из школьной библиотеки. Задавал Дону кучу идиотских вопросов, на которые Дон терпеливо отвечал, и приходил на пары осоловелый от недосыпа.

Впрочем, Дон тоже. Программа двух университетских факультетов, впихнутая в четыре года училища, даже тренированным Альфа грозила вскипанием мозга. Так что ему было совершенно не до школьной политики. Он только к концу второй учебной недели сообразил, что они так ни разу и не собрались ядром безобразия расслабиться и обсудить насущные дела. Тем более что Поц притих, вроде даже начал учиться и не требовал немедленного внимания.

Опомнился Дон только в пятницу утром, когда вместе с завтраком на столе обнаружил записку:

«Сын, я уехала в Ялту до конца месяца. Если что, звони. Целую, мама».

К записке прилагалось несколько купюр. Пересчитав их, Дон завис. Это – до конца месяца? Ведь сейчас только… только…

Он перевел взгляд на календарь с котятами в корзинке, потом за окно, потом снова на календарь…

Вот же черт. Уже почти середина сентября! Заучился! Ладно. Зато завтра после уроков пойдем ко мне, посидим, хоть с Киллером поближе пообщаемся, а то все только на уроках и об уроках, и расспросить-то нормально некогда.

Днем времени снова не нашлось: будто мало было занятий, еще и Лизка опять разозлилась на Арийца и весь день над ним издевалась. Умно и тонко. Большая часть класса тихо хихикала над ее комментариями, сам Ариец недоумевал и обижался, преподы злились, Поц хмуро зыркал то на Лизку, то на Дона, в общем, пришлось Лизку попросить оставить белобрысого в покое, объяснив, что он на нее так пялится не от вредности, а от восхищения. И жухлые листья ей засунул в сумку тоже от восторга. Нет, он в самом деле считает их красивыми. И свое поведение – романтичными ухаживаниями. Да, придурок. Нет, мозги не проснутся, если его стукнуть, и фиолетовым он не станет. Да перестань ты уже дергаться, сама как в детском саду, чесслово!

Всю большую перемену на это убил, едва успел сунуть в рот какой-то бутерброд прямо перед звонком. А про запланированные на завтра посиделки вспомнил только под конец последнего занятия, еле поймал убегающего Ромку:

– Завтра после школы у меня! – почти проорал, иначе ж не услышать в общем гаме.

Ришелье и Киллера тоже позвал, разумеется. Оба кивнули и унеслись по своим делам, а Дон подумал, что в этом году ядро безобразия как-то подозрительно рассыпается. Не то что они перестают дружить, нет. Но времени не хватает, у каждого свои дела, вон с Ришелье они теперь даже занимаются у Сенсея в разное время. У Дона же рисование, а у мудрого кардинала его Плешка – все же решился получить диплом заочно, и, кроме того, подтягивает Витька по истории и естественным.

Об Армане дю Плесси и тенденциях распада Дон и думал, когда после тренировки у Сенсея ставил байк на стоянку и шел в ближайший гастроном за едой и пивом. По случаю первого в сезоне общего сбора хотелось выпендриться, приготовить что-нибудь этакое, ну хоть буженину запечь. Вот он и набрал полный рюкзак: свиную шейку на пару кило и две упаковки чешского. Мука, яйца и всякие там тмин, зира, имбирь и чабрец, чтобы сделать для буженины правильную шубу, дома были. Надо бы еще взять тонкий лаваш, помидоры, зелень и ткемалевый соус, но это на рынке завтра, вместе и зайдут. А буженину запекать сегодня, еще бы ее самому не слопать!

Про буженину думалось так вкусно – да еще после Сенсея не стал есть, сразу пошел в магазин, – что аж в животе забурчало. И по сторонам не смотрелось, только вперед, быстрее домой, и плевать, что с самого утра ощущение подвоха, будто упустил что-то важное…

Потом. Сначала домой, поесть, а потом уже думать.

Нежелание думать его и подвело. Ровно в переулке, который между гастрономом и домом.

Стоило дойти до середины – а переулочек был короткий, метров в полсотни – как из-за угла вразвалочку вышел подвох. Два подвоха. Одного звали Поцем, второго – Арийцем. Улыбочка у Поца была приторная-приторная, прямо мечта мухи-дрозофилы. Он даже снизошел до некоего корявого приветственного жеста, а тут еще сзади послышались шаги: ну конечно, Поц не то что один, Поц и вдвоем не ходит, наверняка прихватил еще и Коляна с Димоном, и плевать ему на лубок и сломанные пальцы, не свои, не жалко.

Оборачиваться Дон не стал, и так по ухмылочке Поца было понятно, что правильно догадался, не наряд полиции и не общественная дружина там, за спиной, ходит.

Отстраненно подумалось, что товарищ Твердохлебов что-то недоработал со своими питомцами. Поцу сорвало крышу. Не понимает, что если они сейчас Дона убьют, их же посадят. И не убьют, а только покалечат – тоже посадят. День на дворе, свидетелей – вон, в окнах торчат, досмотрят, будут в органы звонить. Так что не видать Поцу своего вожделенного спецназа. Только Дону-то тоже не видать славы художника, эти уроды как ни крути, а руки ему переломают. По роже Поца видно, что озверел, берегов не видит.

Досадно.

И говорить с Поцем бесполезно. Сейчас его даже Филька не убедит жить дружно. Только «смит и вессон». Или «калашников».

Ладно. Если сбежать нам не дано, это не значит, что Поц получит свое моральное удовлетворение. В рожу он получит. Единственный шанс – это сломать Поцу нос и деморализовать гадов, а пока они деморализуются, делать ноги. До Лиговки двести метров, всего лишь спринт.

Просто – спринт.

Все эти мысли уложились в половину из тех десяти метров, которые разделяли Дона и Поца. Потому что шаг он даже не замедлил и улыбнулся Поцу, как улыбался бы любому знакомому, – солнечно и радостно. Пусть злится, хоть на полшанса больше выйти отсюда живым.