Оглядываясь назад, я припоминаю, что были предзнаменования. Они появлялись постоянно – скажем, мне было восемь, когда мама оставила меня на попечение девушки, живущей рядом с нами. Эта девушка велела мне стоять тихо, прижав лицо к желтым обоям, не оборачиваться и не смотреть по сторонам. Стоять у стенки в моей пижамке с пони, пока она будет готовиться к тому, чтобы навсегда убежать из города.

Так я впервые столкнулась с человеком, который впоследствии исчез.

Фиона Берк была дочерью семейной пары, жившей в большом доме по соседству. Они удочерили ее в младенчестве, взяв из приюта для сирот в Китае. Мне неизвестно, как ее звали до того, как Берки оформили удочерение и привезли малышку в долину Гудзона, где они жили в маленьком городке под названием Пайнклифф, штат Нью-Йорк. Даже сейчас выходцы из Азии составляют всего 1,34 процента от общего числа здешних жителей. Фиона Берк, похоже, была одной из очень немногих азиатских детей в школе, и я не знала никого, кроме нее, имевшего приемных родителей.

Не имею ни малейшего представления, какими были Берки до того, как у них появилась Фиона, когда они скромно и замкнуто жили за своими кружевными занавесками и, по всей вероятности, подыскивали, кого бы удочерить. Они были пожилой парой, более старой, чем любая другая пара, воспитывающая девочку-подростка, и единственная причина, по которой мы были знакомы с ними, заключалась в том, что мы арендовали у них дом. Он был маленьким и отгороженным от их гораздо большего дома подстриженной живой изгородью. Они называли домик флигелем и не разрешали нам с мамой покрасить его, потому что хотели, чтобы он был белым, как и их огромный дом. Скорее всего, много лет тому назад наш домик служил гаражом.

Иными словами, Берки были нашими хозяевами; каждый месяц, третьего или четвертого числа – никогда первого, никогда вовремя – мама посылала меня к их роскошному переднему крыльцу, с тем чтобы я позвонила в дверь и отдала им конверт с денежным чеком.

Вот только Берки не подходили к двери. Я звонила, и прежде чем звон стихал, Фиона открывала ее, словно поджидала меня прямо под ней и пользовалась моим визитом для того, чтобы впустить в дом немного свежего воздуха.

Она открывала дверь, видела, что это всего лишь я, и ее лицо становилось недовольным. Она протягивала руку, я отдавала ей конверт, и меня спрашивали: «Это от Тамары?»

И я отвечала: «Да, это от моей мамы».

Фиона Берк никогда не проявляла гостеприимства – никогда не приглашала меня войти; никогда не благодарила. Но она хотя бы не была вредной. Просто, глядя поверх моей головы на дорогу, клала конверт с чеком на полку, и ее лицо искажала гримаса боли. А потом она закрывала дверь.

Она была на девять лет старше меня и, как мне казалось, всегда жила в этом доме с Берками. Она принадлежала Пайнклиффу, нашему маленькому городишке, расположенному в тени горного хребта, на склоне холма с железнодорожной станцией у подножья. Она казалась здесь гораздо более уместной, чем я.

Когда мы проводили какое-то время наедине друг с другом, скажем, она делала одолжение моей маме и соглашалась присмотреть за мной в течение нескольких часов за небольшую плату, то была тихой, спокойной, сидела на краю тахты у телевизора и исподтишка звонила по телефону. Но в последний год перед ее исчезновением, примерно когда ей исполнилось семнадцать, что-то изменилось. Я знаю это, потому что мама сказала: «Не принимай это на свой счет, солнышко, ей теперь семнадцать, а в этом возрасте все девушки становятся такими».

Но правда ли это?

Мне показалось, что Фиона Берк изменилась очень быстро. Другим стал ее взгляд, а в голосе появился холод. Все стало другим. Она полюбила дразнить меня, говорила, что может в любое время выселить нас с мамой. Все, что для этого требуется – так это сочинить какую-нибудь несуразную ложь о нашей небольшой семье, и меня тут же выкинут на улицу. Нам придется жить в картонной коробке и попрошайничать на железнодорожной станции, говорила она. И, возможно, тогда мама решит, что я для нее непосильная обуза, и продаст какому-нибудь бизнесмену с поезда, идущего на Пенсильванский вокзал в Нью-Йорке, и кто знает, что потом со мной станется.

Когда она сказала это впервые, я заплакала, и она стала получать удовольствие, то и дело повторяя свои слова. Конечно, как я теперь понимаю, она не имела возможности выселить нас по собственной воле, но тогда я верила, что это ей по силам.

Фиона Берк, девушка, которая иногда выступала как моя нянька и долгое время была моей соседкой, выглядела на фотографии, которую родители предоставили для объявления об ее исчезновении, словно сама невинность. На этой фотографии у нее ровные прямые зубы и еще более прямые волосы, пока еще не крашенные. Пуговицы на рубашке застегнуты до самого верха, в ушах жемчужные сережки. Она сидит со сложенными руками на стуле и улыбается непорочной улыбкой. Цепочка ее любимой подвески плотно облегает шею, и благодаря вспышке студийной камеры кулон кажется очень миленьким, а не грубым и грязным.

На этой фотографии она такая, какой они хотели ее видеть. Здесь ей еще не было семнадцати. Позже она обнаружила совершенно другую свою сторону и явила ее во всей красе в тот вечер, когда мы были вместе в последний раз.

Родители Фионы Берк видели одно, а весь мир – совсем другое.

Когда она исчезла, то, помню, в программе новостей показали фотографию, и у меня не было причин сомневаться в том, что ее ищут. Но шли годы, а она все не возвращалась, и плакаты об ее исчезновении исчезли с досок объявлений, их сменили постеры о гаражных распродажах, поиске попутчиков и сдаче комнат. О Фионе забыли и перестали о ней спрашивать.

Она затерялась там, куда попадают пропавшие дети, которых не находят даже после того, как обшарят озера и прочешут леса. Их фотографии состаривают при помощи специальных программ. Дома они так и не объявляются.

Она не звонила. И не писала.

Она просто пропала.

И, думаю, я бы забыла о ней, как и остальные жители городка, если бы она не явилась мне во сне и не попыталась отдать камень, так похожий на сломанное украшение, найденное мной в овраге-канаве рядом с Дорсетт-роуд. Я не сомневалась, что это имеет какое-то значение, и только оставшись одна после того, как мы с мамой съели пиццу и я уклонилась от ответов на вопросы о Джеми, заперлась у себя в комнате и достала его оттуда, куда сразу по возвращении домой спрятала – в завернутый в свитер носок, засунутый в нижний ящик шкафа. И только тогда я позволила себе вспомнить.

Фиона Берк исчезла холодной ноябрьской ночью. Ее родители уехали на выходные в Мериленд, так что в ее распоряжении оказался весь дом, и было ясно, что она хотела – планировала – воспользоваться этим. Но тут моя мама спросила у ее родителей, может ли она присмотреть за мной, и они ответили «да», не согласовав это с Фионой. Подозреваю, что в результате моя невольная няня не пришла на назначенную встречу, что делала уже не раз, а мое внезапное появление в доме хозяев оказалось неожиданным сюрпризом – как для Фионы, так и для меня самой. Потому что в отсутствие родителей она хотела убежать из дома, а я стала препятствием для этого.