Я собралась было присесть и только подошла к деревянному креслу, как Маргарита Ростиславовна взвизгнула:

– Осторожно! Это кресло Максимилиана Волошина!

А когда я выдвинула из-за стола стул, она жеманно проворковала:

– На этом стуле сидел Иосиф Бродский!

Мама сделала мне глазами угрожающий знак, и я осталась стоять и так и простояла весь визит в виде безмолвной балясины под монотонный монолог М. Р. про ее анализы мочи и сахар в крови – говорить на эту тему она могла, видимо, часами.

Чаю нам не предложили. Тортик же и конфеты, купленные нами в гастрономе на углу, таинственным образом под чей-то благодарный шепот исчезли в темноте квартиры и больше не появились. Хотя, судя по анализам Маргариты Ростиславовны, сладкое ей было противопоказано.

Когда мы наконец выбрались из этой душной антикварной мышеловки, сестры покопались в сумках и обратили на меня свои взоры, полные надежд. Ладно, я не злопамятная, хотя нужно было бы их наказать.

Я достала из кошелька подаренные бабушкой пятьсот рублей, и мы радостно загрузились в кафе, где, сидя за уютным столиком, пили чай, и еще нам хватило на одно большое пирожное, которое мы честно поделили на троих.

– А мы с Лидой хотели назвать тебя в ее честь – Маргаритой, – задумчиво сказала мама, – но бабушка не дала и настояла, чтобы тебя назвали Сашкой.

Ничего себе!

И я представила, как сижу в этом кошмарном платье и роговых очках в кресле с львиными ножками и зовут меня – Маргарита!

Все-таки у меня самая замечательная бабушка на свете!

Дома я стащила с себя ненавистное платье и распорола его по швам.

Мы с бабушкой делали тефтели к обеду, а другие слонялись по квартире в его ожидании.

Я скатывала шарики из обжаренного куриного фарша с луком, рисом, всякими мелко порубленными травками и кусочками сладкого перца, а бабушка укладывала их в латку и густо заливала томатной пастой.

Но все мои старания остались незамеченными, и уже за супом на мою голову посыпались нравоучения.

Черт меня дернул за обедом попросить у них новый мобильник! Не то чтобы им было жалко денег, просто сестры решили провернуть очередную «воспитательную кампанию»…

Никогда с ними спокойно не поешь, только колики заработаешь!

– Я в твои годы, – нагло врала Лида, – уже работала, матери помогала, а ты даже достойно учиться не можешь!

– Значит, я буду работать в «Макдоналдсе» – все лучше, чем вы трое – младшие научные сотрудники! Вечно рыдаете, что вам мало платят, и ждете бабушкину пенсию! – огрызнулась я.

– В официанты я пойду, пусть меня научат! – пропел дядя Гена.

Лида бросила в его сторону суровый взгляд и продолжила:

– Это надо же иметь такой гадкий характер! Ты ей слово – она тебе десять! Нет, ты посмотри, мама, научные сотрудники ей не нравятся! С твоей учебой и в дворники не возьмут!

Но тут все внимание переключилось на кухонную люстру, в виде большого стеклянного шара покачивающуюся над головами. На дне шара еще с осени покоилось несколько сдохших мух, скорбно разметавших в стороны свои крылышки и лапки.

– Кто-нибудь вымоет, наконец, эту люстру? – спросила бабушка. – Или мы так и будем любоваться на мушиные трупы!

– А мне это напоминает насекомых, застывших в янтаре. Кстати, они стоят больших денег! – доедая бутерброд, сказала я.

– Ладно, я сейчас ее сниму, а вы вымоете… – вздохнул дядя Гена и полез на табуретку.

И тут в комнате зазвонил телефон, я побежала и зацепилась ногой за табуретку, на которой стоял дядя Гена. Дядя Гена взвыл, как дачный пес Тузик, когда ему дали бараньей ногой по голове, и полетел вниз. Сам-то он приземлился благополучно, но злосчастную люстру выпустил из рук. Всеобщий крик «ах!» совпал с ее ударом о пол, и сотни мелких стеклянных осколков разлетелись по кухне.

Бабушка сделала каменное лицо и, поджав губы, молча ушла к себе.

– Дурной знак! – мрачно заметила мама.

– Это наказание какое-то, а не ребенок! – завопила Лидочка.

И вопрос о новом телефоне больше не поднимался, хотя мне эти засохшие мухи ну никак не мешали!

А вообще-то не надо гадости говорить!

Потом сестры умчались покупать новую люстру, долго пропадали и вернулись довольные и с пирожными.

И конечно, хорошо потратились!

Пока дядя Гена вешал новую люстру, меня заперли в комнате, а потом мы все пили чай и любовались на потолок.

А перед сном мама сказала, что мы с ней на весенние каникулы едем за границу. Вот это новость!

Я долго не могла заснуть, вертелась и все думала и думала про поездку. Но все оказалось не так, как мне представлялось…

Может, действительно разбитая люстра не к добру?

Открыв глаза, я увидела, что уже утро. Солнце давно взошло, а я все еще валяюсь в постели. Но тут вспомнила, что у меня каникулы!

Мне даже показалось, что я дома и сейчас увижу весь наш старый, знакомый до последнего кирпича двор, а напротив – желтую стену соседнего дома с облезлой известкой, тускло поблескивающими окнами в облупленных рамах и черными трубами на крыше.

Бабушка могла по солнцу определить время, и утром, когда тень падала наискосок от этой стены, говорила: «Сейчас уже восемь двадцать – поторопись!»

Я еще полежала в постели, предаваясь воспоминаниям о бабушкиных булочках с корицей по воскресеньям и восхитительном запахе свежего теста и кофе, наполняющем всю нашу старую квартиру.

На карниз плюхнулся голубь с белой головой и переливающейся зеленым и фиолетовым грудкой и стал вглядываться в комнату любопытным красным глазом. Завернувшись в плед, я сползла с дивана и прижалась носом к стеклу – голубь от ужаса свалился вниз.

К моему удивлению, на улице оказался серый день с моросящим дождем, а что до солнца – это был какой-то глюк моего воображения. Я стала разглядывать вид, открывающийся из окна. Вид был так себе.

Взгляд скользил по безлюдной площади с вычурными старинными фонарями, где на мокрой плиточной мостовой, в лужах, подмигивала неоновыми цветами, ярко-голубым и красным, вывеска кафе.

По площади какая-то серая шляпа (а сверху была видна только шляпа) за поводок тащила упирающегося пса охотничьей породы.

Пес старался задрать ногу на каждый фонарь, но «шляпа» его дергала, и пес все время промахивался. Они, пес и хозяин, наверное, ненавидели друг друга!