— Матия!

— Матия! Матия! Матия! — вразнобой выдали десятки глоток.

Я хоть и устранился от лишнего и суетного, но не мог не отметить, что при подобном способе хоровой декламации слышится не «Матия», а «мать ее». Будь ситуация иной, взгрустнул бы, вспоминая затерянный в другом пространстве дом.

Хрясь — за спиной кто-то разрядил арбалет. Демы не запаниковали, пытаются выстроиться на границе лагеря, ощетинив стальной строй копьями, но чуть-чуть не успевают. Да и строй от стального далек — доспехи далеко не у всех, и даже у тех, кто нацепил, не затянуты, а просто наброшены, болтаются вроде неудобного пончо. Спорное решение — больше мешают, чем помогают.

Из фрагментарного строя навстречу делает шаг рослый детина, защищенный лишь нательной рубахой. На лезвии его копья сверкает красноватый отблеск костра. Резко притормаживаю, полушаг в сторону с одновременным движением левой рукой. Рукоять Штучки отбивает выпад противника, возвратным движением серебряная сталь опускается в ту точку, где шея переходит в плечо, чиркает, разваливая мясо до костей. После этого пинаю раненного в голень, а подскочивший разведчик добавляет ему мечом. Наискось рубанул следующего, чуть правее с кем-то сцепившегося, и, рванув вперед, оказываюсь в тылу вражеского строя.

А вот теперь можно работать всерьез. Штучка прекрасно помогает в любой ситуации, но наиболее полно ее талант раскрывается на просторе. Легкое, почти невесомое древко в рост человека, прекрасно сбалансированное и оснащенное лезвием, способным рассекать в воздухе подброшенные куски железной проволоки.

Дзинь — в ночи брызнул сноп искр, с печальным звоном покатился по камням обломок меча. И поделом — нечего пытаться остановить бег Штучки какой-то ржавой железякой. Кожаный доспех расступается под лезвием, будто свежий блин под кухонным ножом. Оружие легко выходит из раны, раскручивается над головой и змеиным броском устремляется к следующей жертве. Этот детина, видимо, в рубашке родился — ухитрился успеть прикрыться щитом. Защита одноразовая — располовинило, но второго удара нанести не успеваю — враг падает от алебарды прорвавшегося матийца.

Нет — все же не в рубашке…

За спиной кто-то поет бакайскую боевую песню с незатейливой мелодией. Впрочем, звук работы бетономешалки, которую засыпали пустыми жестянками, больше похож на мелодию, чем эта какофония. Да и песней назвать тоже сложно — будто вопль слона, ухитрившегося наступить себе на яйца всеми четырьмя ногами.

Звон стали, крики ярости и боли, отчаянные вопли Саеда, пытающегося что-то командовать. Людской массе на команды сейчас наплевать. Ночной бой, встречный, рассыпным строем — противники сцепились, и теперь победит тот, кто передавит вражеский напор.

Нас больше, мы лучше подготовлены, мы заранее знали, что сейчас будет, а вот демы пусть и хорошие вояки, но опрометчиво сочли побережье настолько безопасным, что можно спать без доспехов. Мы давим, они поддаются.

Хлипкий, дырявый строй с ходу прорвали в нескольких местах, и самых шустрых, быстро соображающих демов покрошили в первую минуту схватки. Каким бы ты ни был воином, не выстоишь долго, получая удары со всех сторон. Самые разгоряченные матийцы и мои ребята, наплевав на крики командиров, промчались по лагерю, рубя на ходу запоздавших противников, — некоторые только начали выползать из палаток, а главаря оты, как потом рассказывали, закололи завернутым в одеяло. Видимо, в суматохе запутался.

Неудачник…

Я толком не успел начать воевать, как пришлось остановиться из-за обидной причины. Громыхающая сталью стена сомкнувшихся в неровную линию матийских моряков паровым катком прошла по жалким остаткам вражеского строя, и как раз в этот момент моя нога неудачно застряла между камнями. Пытаясь удержать равновесие, сильно наклонился, а пробегающий мимо союзник все усложнил, нечаянно толкнув плечом. В общем, я упал. Хорошо упал — со звоном растянулся на камнях. И вот же обидно — не успел даже начать подниматься, как кто-то промчался по спине и при этом даже не подумал проявить хоть каплю нежности. Наверное, за убитого принял.

В общем, пока я наконец выпрямился во весь рост, бой переместился на противоположный край лагеря. Да и не бой это был, а так… избиение.

Оглянувшись по сторонам, я, понадеявшись, что мой позор остался незамеченным, бросился на шум схватки — там затравленно столпились уцелевшие демы, окруженные со всех сторон:

— Живьем! Живьем хватайте! Вяжите их!

Саед из темноты прокричал:

— Лютой казни хотите предать?!

— Да есть у меня на них планы! Вяжите их!

Надо сказать, не все демы согласились на предложение сдачи. Несколько попыталось пробиться через окружение, направляясь почему-то к воде. Возможно, предпочитали утонуть, нежели попасть в плен к заклятым врагам. Ведь не зря они так матийцев ненавидят — видимо, накопились счеты.

Уйти не смог ни один.

Бой, несмотря на скоротечность и кажущуюся легкость, дался нам не бесплатно. У матийцев было трое убитых и восемь серьезно раненных, если не считать моряка, сломавшего руку. Своими ребятами я мог гордиться — никого не потеряли, но пятерых зацепило, причем двоих тяжело. Стрела, пушенная наобум, в ночь, кем-то из своих, насквозь пронзила основание шеи одного, чудом не задев артерию или что-нибудь другое, не менее жизненно важное, второй схлопотал по голове и демонстрировал все признаки сильного сотрясения мозга. Хорошо, что череп выдержал, но все равно дело неприятное.

На берегу остались тридцать семь вражеских тел, считая с теми, кого добили после боя: возиться с ранеными свиноедами никто не стал. Живыми и относительно невредимыми (ну не считать же синяки, ссадины и выбитые зубы серьезными травмами) взяли двенадцать. Еще, вот уж чудеса, в лагере освободили восемь рабов. Выходит, не все гребцы погибли при крушении — несколько, несмотря на цепи, ухитрились выбраться из штормящего моря и хозяева убивать их не стали.

Трофеи оказались небогатыми — немного оружия и доспехов. Демам повезло гораздо меньше, чем матийцам. Гребцы рассказали, что галеру поначалу приложило о камни вдали от берега, и многие, запаниковав, бросились вплавь чуть ли не голышом. Когда ее сорвало волнами и принесло поближе, немало добра смыло за борт, а еще больше просыпалось вниз при втором, самом сильном ударе, из-за которого сильно пострадал нос. Морская вода, раз за разом врываясь в пробоину, подмела с палубы кучу полезного барахла. Этим отчасти и объясняются наши незначительные потери — врагам попросту нечем было отбиваться. Убитым матийцам не повезло нарваться на кучку самых лучших воинов. Им бы, это поняв, не переть дурными лосями, а окружить, дожидаясь приличного подкрепления, но неуместная удаль заставила идти напролом впереди всех. А так бы, глядишь, и вообще одними ранеными обошлось.

Утром невыспавшиеся, усталые как собаки, мы потащились в лагерь матийцев, подгоняя пленников, нагруженных скудной добычей. Мрачный Саед, догнав меня, поведал о печальном: