– Ну-ка покажи, – потребовал Глири.

Вор сдержал вздох – так и знал, что пристанет, командир обделанный.

Сотник рассматривал клинок при тусклом свете костра.

– Не по роже оружие. Где украл?

– Единственное наследство осталось от отца.

– Врешь. Ты же вроде сирота бездомная?

– Точно, господин сотник. Не знаю своих родителей, не ведаю. Добрые люди клинок передали. Говаривали – покойный папенька на Север в походы ходил. Там и трофей взял. Вы не думайте – папочка мой, рассказывают, не простым бойцом был. Чуть ли не до сотника дослужился. Да вот сгинул, бедный, так сына и не увидев.

– Ты мне зубы не заговаривай, брехун кривой. Я вранье сразу чую. Еще разберемся. А за то, что казенный «шеун» утопил, будет вычтено из жалованья. – Сотник еще раз взглянул на темное, почти не отражающее свет костра лезвие кукри, сунул юному солдату. – Носи пока. Про ныряльщика не забудь – он тебе теперь дороже твоей мамочки – потаскухи подзаборной. А меня еще раз лошаком назовешь – второй глаз выбью…

Квазимодо, скрючившись, лежал у костра. Огонь горел плохо – головни то и дело шипели, попадая в воду. Островок, наполовину сложенный из нарубленных веток, был совсем невелик. В лицо вора почти упирались сапоги Филина. Солдат тревожно всхрапывал. С другой стороны от Квазимодо лежал ныряльщик-фуа. Этот по крайней мере не храпел. Зато зудело целое облако москитов. Квазимодо плотнее укутал лицо шарфом. Вот влип, дурак одноглазый. Как бы хорошо было бы сейчас покачиваться среди скрипа и шорохов трюма «Эридана» или раздумывать с писарями, где бы еще урвать монеток. Вместо этого все чудились бледные глаза змеев. Вот подползает такой к лагерю, и кто его из часовых увидит в тьме-то? «Серый» один остался, что с него толку? Ох, и что тебя урода сюда затащило?

Квазимодо думал, что в этот день обязательно сдохнет. Бесконечное хлюпанье по черной воде, озверевшие москиты, воздух, такой же тяжелый для дыхания, как и вода, испарина, проклятая тренога, почему-то начавшая все время сползать на левое плечо. Насмешливые вопли обезьян и попугаев, мелкие змеи, то и дело извивающиеся среди плавающих цветов и заставляющие сердце судорожно дергаться, тяжелое дыхание людей рядом, рыки и ругательства неутомимого Глири. Заросли на болоте стали гуще – отряду приходилось прорубать путь. Квазимодо в свою очередь махал кукри, обрубая колючие лианы, ветки и всю прочую дрянь, нарочно сползавшуюся со всего болота, чтобы преградить путь. Рядом вяло махал мечом Филин. Рука его была обмотана грязной тряпкой, рубить лианы мечом было куда неудобнее, чем словно и предназначенным для подобной работы кукри. Выглядел Филин жалко, но Квазимодо все равно ненавидел напарника. Впрочем, вор ненавидел всех – и Глири, не дающего сдохнуть спокойно, и десятника, так часто заставляющего идти вперед прорубать тропу, и лягушку-фуа, несущего короба со стрелами, но совершенно не способного взять еще и треногу, и проводника, заведшего отряд в этот ад. Если представить, как перерезаешь глотку проводнику, – становилось даже легче. Иногда в голове прояснялось, и Квазимодо понимал, что происходит что-то не то – путь слишком тяжел, этот мужик, ведущий отряд, вряд ли мог здесь пройти один или с несколькими спутниками. Наверняка Глири тоже это понимает. Может, вы оба чего-то не знаете? Секреты…

Нужно идти. Обратно поворачивать поздно. Квазимодо надеялся, что ему хватит сил перед смертью выпустить кишки из молчаливого проводника. Нет, лучше вздернуть за ноги. Или посадить на кол?

Вора знобило. Видимо, лечебный настой уже не действовал в этой ядовитой бане. Рана на ноге подергивалась, зудела. Вчера завязал, да, видно, плохо. Все время в воде – тут любая царапина разболится. Филину еще хуже: его шатает, побледнел как мел, руки трясутся – когда ж он сдохнет? Квазимодо было слишком плохо самому, чтобы радоваться паршивому состоянию напарника.

Ночью пришлось заступить на стражу. Квазимодо сидел у тусклого костра, опираясь мокрым лбом о древко копья. Филин давно уткнулся лицом в колени и временами мучительно стонал во сне. Вокруг стонало, вскрикивало и подвывало болото. В невидимых кронах деревьев что-то хрустело и ворочалось, сыпались ветви. Загорались голубые огоньки на воде, непрерывно всплывали и лопались, распространяя отвратительный запах, пузыри газа. Еще омерзительнее благоухали огромные белые цветы, раскрывшие свои лепестки с наступлением темноты. Зудели полчища насекомых.

Квазимодо с трудом заставлял себя дотянуться до охапки с таким трудом найденных сухих веток. Экономно подкладывал в огонь. Костер на мгновение оживал, бросал тени вокруг. Становились видны скорчившиеся на островках из нарубленных веток солдаты и носильщики. Костер на другой стороне лагеря в сыром душном тумане почти не был виден. Юный вор не различал сидящих там часовых. Остальные костры давно погасли. Лишь изредка красным глазом разгоралась чудом уцелевшая головня.

Иногда в темноте появлялись тени. Бледные и голубоватые рассевались, не доплыв до костра, другие, более плотные, хлюпали по воде несколько шагов и, спустив штаны, присаживались на корточки. До Квазимодо долетали сдавленные проклятия – большая часть людей отряда продолжали мучиться животами.

С носа вора капал холодный пот. По спине снова пробегал озноб. Квазимодо чувствовал, что слабеет. Как тогда… В памяти навсегда остался ужас от слабости, от невозможности встать, ужас от мира, сдвинувшегося со своего места и кружащегося, потому что на него смотрит только один глаз. Лицо, превратившееся в мягкое бесформенное месиво. Квазимодо, тогда еще не вор, лежал в кустах позади заднего двора дядюшки Атира. Сил хватало только выползти к ручью и напиться. Иногда по течению плыли подгнившие фрукты или очистки овощей. Мальчишка пытался их жевать…

Квазимодо гнал воспоминания. Да, бывали времена похуже. Сейчас твой живот набит кашей. Баклага полна невкусной, но кипяченой водой. Устал, нога дергается и зудит почти невыносимо. Ничего – стоит выбраться из этих душных хлябей, и все пройдет. Полежать бы на теплом песочке, в тени, с кружечкой пива.

Вор вытер со лба пот, протер глаз. Что-то осторожно хлюпало, подбиралось к костру со стороны деревьев. Блеснула пара маленьких глаз. Квазимодо знал этих безобидных тварей, похожих на слишком сообразительных крыс с короткими забавными рыльцами. Вор нашарил под ногами мокрый сук, кинул в ту сторону. Хлюпнуло – глаза исчезли. Поднял голову свернувшийся рядом с Филином ныряльщик-фуа.

– Спи, – пробормотал Квазимодо. – Это я так, развлекаюсь. Скоро смена.

Вор проснулся от голосов. Пробивалось сквозь вечные испарения тухлой воды утреннее солнце. Шарф с головы съехал – искусанная щека раздулась и ныла. Еще сильнее свербела нога. Квазимодо сел, с трудом выпрямил затекшие от неудобного положения конечности.

Вокруг Филина столпились люди. Глири, двое десятников, «серый» и еще с десяток солдат.

– Не знаю, что это такое. Еще у трех носильщиков такая же напасть, – негромко говорил «серый».

– Делай что-нибудь. Если распространится, с вас спрошу, – прорычал Глири.