Профессор Мекки Шибейка, уважаемый суданский историк, так резюмировал гордоновскую авантюру: «Махди предупредил, что перед его армией грядет сам Пророк, за Ним следует ангел Азраил (мир Ему), несущий сияющее знамя, а вокруг Него четыре халифа[54] и все достойные личности исламского мира – как мертвые, так и живые – и что Пророк даровал ему Меч Победы. Поэтому никто не в силах победить его». То, что солдаты армии Махди взяли под свой контроль обширные территории собственной страны, нанесли поражение англичанам, овладели Хартумом и постепенно приобретали славу непобедимых воинов, стало источником гордости для всех жителей региона. Для Лондона это было совершенно неприемлемо с политической и военной точки зрения – даже после того, как сам Махди умер от тифа в 1885 г.

После неудачной операции по спасению Гордона другой имперский военачальник, генерал Герберт Китченер, усилиями крайне правой шовинистической прессы добился общественной поддержки в пользу проведения кампании, целью которой было вернуться и покарать суданских патриотов. Китченер, главный гость на многих торжественных банкетах, был принят королевой Викторией и превратился в популярную фигуру, которую на улицах приветствовали ветераны и население.

Спустя десять лет после гибели Гордона началась Речная война 1896–1899 гг., которая привлекла внимание Черчилля, как свет фонаря привлекает мотылька. Он наблюдал за событиями в Африке издалека. Его служебная командировка в Индию на участок афганской границы знаменита главным образом тем беллетристическим описанием событий в стиле Дж. Генти[55]; он сочинил этот текст, находясь в Малаканде. Теперь главной заботой было как можно скорее оказаться в гуще событий. При этом Китченер неоднократно вставлял ему палки в колеса. Между ними не было принципиальных разногласий. Оба были преданы империи. Но основным побудительным мотивом для каждого была слава. Китченер уже снискал себе изрядную (и кровавую) репутацию в разных частях света: он служил в Египте, Судане, Индии, Южной Африке и Австралии. К молодому Черчиллю он относился просто как к избалованному ребенку.

Черчилль настаивал, чтобы его мать с помощью своих чар добилась для него назначения. Ей не суждено было преуспеть в этом. Присутствуя на чаепитии на Даунинг-стрит по приглашению премьер-министра лорда Солсбери, которому понравился его малакандский очерк, Черчилль довольно откровенно намекал на то, как сильно ему хотелось бы послужить в Африке. Позже он предпринял успешную попытку добиться встречи с сэром Шомбергом Керром Макдоннеллом, близким другом и советником Солсбери, «которого я видел с самого детства и с которым неоднократно встречался в светских кругах». Он еще настойчивее попытался добиться покровительства. Керр Макдоннелл дал дружелюбный, но уклончивый ответ. «Я уверен, что он [Солсбери] сделает все возможное, – сообщил Макдоннелл Черчиллю. – Вы произвели на него очень благоприятное впечатление, но он не пойдет дальше определенной черты. Возможно, он постарается задать вопрос таким образом, чтобы в нем содержался намек на желаемый ответ. Но не стоит ожидать, что он продолжит настаивать, если ответ будет неблагоприятным». Ответ был именно таким.

Черчилль отказывался принять поражение. В конце концов, заручившись поддержкой еще большего количества друзей семьи в кабинете министров, он переманеврировал Китченера и получил уведомление о том, что «в качестве сверхштатного лейтенанта прикомандирован к 21-му уланскому полку, который направляется на Суданскую кампанию… [по прибытии следует] немедленно доложить о себе в полковом штабе в Аббассии, Каир. Проезд к месту службы за ваш собственный счет, и… в случае, если вас убьют или ранят… не будет предъявлено никаких требований о компенсации из фондов британской армии»{19}. Отныне Черчилль был не только вольнонаемным журналистом, но и вольнонаемным солдатом.

Он выиграл, но соперничество с Китченером оказалось весьма утомительным делом. В «Моих ранних годах» – первой и лучшей книге мемуаров Черчилля, которая вышла в 1930 г., – этому конфликту посвящена целая глава, полная жалости к себе и самооправданий. Он обнаружил, что «существовало множество плохо информированных и недоброжелательно настроенных людей, которые относились к моей деятельности безо всяких симпатий». Количество таких людей с годами будет только увеличиваться. Мотивом, который им приписывал тот, кто стал их мишенью, была зависть. Но передача их слов самим Черчиллем заставляет в этом усомниться. Что больше всего раздражало окружающих, так это неприкрытый фаворитизм. Он был не единственным молодым человеком, эксплуатировавшим с выгодой для себя свои социальные и классовые привилегии, но ни один младший офицер в его положении не хвастался этим больше, чем Черчилль. Его огорчали оскорбления, с которыми он сталкивался, но использовавшиеся его недоброжелателями выражения типа «охотник за медалями» и «мастер саморекламы» выглядят довольно мягкими даже по нормам того времени.

Китченер и сам не был чужд всяческому превознесению собственной персоны. Благодаря кропотливым усилиям, точно рассчитанному вмешательству в события в основных горячих точках и дружелюбному отношению лондонской прессы он сделал из себя героический символ империи. Но Наполеоном он не был. Его враждебность к Черчиллю, похоже, проистекала из того, что этот молодой выскочка, обладая более обширными связями, пытался, по сути, делать то же самое. Зарвавшегося юношу следовало немного притормозить.

Но Черчилль остро переживал то, что казалось ему «дурным обращением». В его романе «Саврола» (Savrola), вышедшем в 1897 г. и посвященном «офицерам 4-го (Ее Королевского Величества) гусарского полка», главный герой, чье имя вынесено в название, перечисляет упреки, которые сыпались на него со всех сторон, – стремление к званиям и почестям, раболепство перед вышестоящими, – после чего ударяется в размышления:

Саврола с презрением читал критику в свой адрес. Он давно понял, что все эти слова обязательно прозвучат, и сознательно шел на это. Он знал, что поступает неразумно… и все же не жалел об ошибке… Он никогда не откажется от права поступать так, как ему хочется. В данном случае он сделал то, что считал нужным, и обрушившееся на него всеобщее негодование было той ценой, которую он готов был заплатить… Нанесенный ущерб тем не менее следовало как-то возместить.

По пути из Каира в зону конфликта в Судане Черчилль старался увидеть позитивные стороны своего предприятия. Он восхищался «превосходными условиями, созданными для нашего комфорта и удобства». Открывавшиеся за окном поезда по дороге длиною в 400 миль пейзажи завораживали, а «возбуждение и беспечная радость, с которой каждый предвкушал неизбежную битву… все это вместе делало путешествие приятным».

Могло ли здесь возникнуть какое-то затруднение? Да, могло, но Черчилля беспокоило не количество суданцев, которых предстояло уничтожить: «Во сне и наяву меня постоянно преследовал глубокий, неотступный страх. Находясь в Каире, я не получал никаких известий о том, как сэр Герберт Китченер воспринял отказ военного кабинета следовать его пожеланиям по поводу моего назначения». На самом же деле, как признавал Черчилль, Китченер, узнав о том, что паршивец уже в пути, «просто пожал плечами и перешел к вопросам, которые, в конце концов, были гораздо более важными».

Черчилль прибыл в Судан в конце лета 1898 г. Битва при Омдурмане состоялась 2 сентября. Британская флотилия заняла позицию на реке Нил. Армии англичан, насчитывавшей 25 тысяч человек (из которых лишь 8 тысяч были белыми), противостояло 15 тысяч суданцев. С учетом численного и технологического превосходства исход битвы вряд ли можно считать сюрпризом: англичане победили. Описание событий Черчиллем довольно красноречиво: «Это было последним звеном в длинной цепочке тех захватывающих конфликтов, чей яркий и величественный блеск немало поспособствовал тому, чтобы наполнить войну очарованием», – и дальше в том же духе.

Полезно сравнить безудержные восторги Черчилля с осуждением, прозвучавшим из уст Уильяма Морриса[56] и его коллег-социалистов, объединившихся в Социалистическую лигу. Газета Морриса Commonweal регулярно критиковала ура-патриотическую риторику The Times, Pall Mall Gazette и им подобных. Будучи решительными противниками империализма, Моррис и его круг осуждали бессмысленные агрессивные войны, которые в глазах многих были совершенно необходимы для строительства глобальной империи.

В заявлении Временного совета Социалистической лиги от 1885 г., подписанном Моррисом, Элеонорой Маркс[57], Эрнестом Белфортом Баксом и несколькими десятками других людей, подвергалась сомнению официальная точка зрения, оправдывавшая Суданскую войну. Авторы декларации подчеркивали – и совершенно