успешно ввязаться в сам конфликт – к вящему раздражению британских генералов, таких как Китченер и Хейг. Его сдача в плен бурам оправдывалась банальной цитатой «великого Наполеона»[68]. Его побег из плена описан с откровенным тщеславием. Когда долгожданная британская победа стала осязаемой, Черчилль одарил своих читателей следующей мудростью:

Буры – самый гуманный народ в том, что касается белых. Кафры [оскорбительное название темнокожих] – совсем другое дело, но прервать жизнь белого – прискорбный и отвратительный поступок для бура. Они были самыми добросердечными врагами, с которыми я когда-либо сражался на просторах четырех континентов, где мне посчастливилось нести военную службу.

2

Стычки на внутреннем фронте

Эти позолоченные мухи,

Которые, греясь под солнцем двора,

Жиреют на его коррупции! – Кто они?

Трутни общества; они питаются

Трудом механика: голодный олень

За них заставляет упрямый луг отдавать свой урожай без остатка; и твой убогий вид

Хуже, чем бесплодное страдание, что тратит

Жизнь без солнца в зловонной шахте,

Чтоб прославить свое величие, многие умирают от труда,

Чтоб немногие познали тяготы и скорбь праздности.

ШЕЛЛИ. ЦАРИЦА МАБ (1813)

В течение почти целого века (с 1819 по 1914 г.) политически сознательные элементы зарождавшегося британского рабочего класса изо всех сил боролись за то, чтобы иметь основные социальные и политические права, и жертвовали ради этого своими жизнями. Они сталкивались с упорным сопротивлением владельцев собственности и их политических покровителей, за которыми стояли церковь, полиция, судебная система, а при необходимости и военная сила. Регулярные вспышки политического насилия, происходившие на протяжении большей части XIX и начала XX в., привели к повсеместному, хотя и неравномерному росту сознательности, что способствовало окончательному оформлению как молодых рабочих и радикальных движений тех лет, так и правящего класса. У каждой стороны имелась своя историческая память. В первом случае она питалась надеждами, во втором – страхом.

Черчилль вышел на политическую сцену в 1900 г., а в следующем году стал депутатом парламента от консерваторов. Эпоха характеризовалась политической нестабильностью и ощущением тревоги в правящих кругах. В 1885 г. лидер Либеральной партии Джозеф Чемберлен начал кампанию против нуворишей – толстосумов, которые сколотили свои состояния в городах и на море, а теперь были заняты строительством роскошных загородных особняков. Он не возражал, чтобы они накапливали богатство, но считал, что за это им придется заплатить. Начав кампанию в поддержку одного из первых проектов государства всеобщего благосостояния, Чемберлен поставил вопрос, подразумевавший демократизацию принципа noblesse oblige[69]: «Я спрашиваю, какой выкуп должны заплатить владельцы собственности за безопасность, которой они пользуются?» Получив град упреков за использование слова «выкуп», он позднее пожалел о своей опрометчивости и заменил его менее обидным выражением «страховое обеспечение», но смысл был ясен. Состоятельный класс пребывал в беспокойстве.

На первый взгляд эти опасения казались безосновательными. Но те, у кого была долгая память, отдавали себе отчет в существовании угроз, которые даже во времена видимого затишья исходили от проигравших в ходе промышленной революции.

Радикальный век в Великобритании следовал канве Французской революции 1789–1815 гг. В 1794 г., когда по ту сторону Ла-Манша революция была в самом разгаре, в Лондоне большие толпы брали в осаду армейские призывные пункты в Холборне, Сити, Кларкенуэлле и Шордиче и устраивали нападения на них, а на третий день беспорядков наконец сожгли их дотла. После 1815 г. надежды правящего класса на то, что поражение Наполеона при Ватерлоо и его заточение на острове Святой Елены смогут резко снизить градус радикализма внутри страны, оправдались лишь отчасти. Последователи Томаса Пейна[70], образовавшие свои группы в нескольких городах, сосуществовали с еще более радикальными течениями. Непривилегированные классы протестовали против создания полиции, впервые учрежденной как единый государственный орган в 1800 г. с целью навести порядок среди портовых рабочих на Темзе{23}. Даже реформисты, соглашавшиеся с тем, что для охраны домов и лавок нужно создать на местах подразделения превентивной полиции, были не готовы мириться с полицией как централизованным институтом, поскольку расширение ее полномочий в будущем грозило привести к «системе тирании, организованной армии шпионов и доносчиков, нацеленной на уничтожение всех общественных свобод и грубое вторжение во все сферы частной жизни. Любая полицейская система, помимо уже существующей, является клеймом деспотизма»{24}.

Недовольство распространялось не только в среде подмастерьев и рабочих. Многие либерально настроенные представители среднего класса и мелкие торговцы были в ярости после «бойни при Петерлоо» в 1819 г. в Манчестере, которую Шелли увековечил в поэме «Маскарад анархии» (The Masque of Anarchy), написанной сразу же после событий Петерлоо[71], но не публиковавшейся вплоть до 1832 г. Поэт прочитал о подробностях жестокого подавления сторонников демократических реформ в радикальных журналах – «Сечь, колоть, калечить, рубить; / Что они любят, дай им творить», – в основном полагаясь на острые как бритва репортажи Ричарда Карлайла.

В отсутствие политических партий радикальная культура того времени сыграла огромную роль во взращивании и подпитывании дискуссионных групп. Основанный Томасом Вулером в 1819 г. журнал The Black Dwarf стал крупнейшим еженедельным изданием радикального толка. Сам Вулер, художник из Шеффилда, был смелым редактором. Публиковавшаяся в журнале сатира, возможно, иногда бывала тяжеловесна, но тому всегда были причины. Вулер нередко сочинял статьи экспромтом и поощрял других авторов выражаться в том стиле, который казался им самым естественным. В результате письма в редакцию иногда приходили в стихотворной форме. В номере за 10 февраля 1819 г. Вулер раскритиковал введение налога на окна – побор, который еще сильнее ухудшил положение бедняков: «Налог на окна! – отвратительное злодейство против здоровья – кощунственная попытка лишить бедняков всеобщего достояния: света и воздуха». Отовсюду приходили письма поддержки, включая послание в стихах, озаглавленное «По поводу налога на свечи и окна»:

Юпитер рёк: «Да будет свет!» – и вот

Он тотчас появился и доступен даром

Любой из тварей под широким небом.

Тут Питт[72] промолвил: «Мне то не по нраву.

Тьма больше мне подходит, пусть же тьма

Нависнет над страною.

И я повелеваю, что отныне каждый да заплатит

За всякий свет и днем и ночью».

Сказал он – и, как если б был он Богом,

Продажная толпа ему повиновалась,

Несчастные, что при любой беде

Продать готовы родину за песню{25}.

Использование кавалерийских штыков против реформистов в ходе событий Петерлоо – самый известный эпизод классовой борьбы в Великобритании эпохи индустриализации. Своей известностью он обязан главным образом поэме Шелли, но само массовое выступление не было совсем уж громом среди ясного неба. Об этом много писалось в научных монографиях, и совсем недавно вышел крайне полезный с точки зрения просвещения (что редкость в наше время) фильм Майка Ли. Злые сатирические памфлеты того времени за авторством господ Хоуна и Крукшанка, попавшие в сборник «Политический дом, который построил Джек» (The Political House that Jack Built), разошлись по региону стотысячным тиражом. Учитывая, что бо́льшую часть памфлетов, журналов и т. п. читали и передавали друг другу в тавернах и других общественных местах, реальное количество читателей как минимум вчетверо больше. Для понимания контекста лучшей работой остается «Создание английского рабочего класса» (The Making of the English Working Class) Эдварда Томпсона. Его изложение событий Петерлоо дополнено описанием существовавших в то время разнообразных радикальных течений, благодаря которым столь массовое сборище в принципе стало возможным в Манчестере.

Десятки тысяч собравшихся на площади Святого Петра («Петерлоо» – сатирический неологизм, который закрепился в употреблении)[73] явились туда, чтобы потребовать всеобщего избирательного права для взрослых граждан мужского пола. Сейчас это может показаться чем-то элементарным, но в то время подобные требования выглядели ультрарадикальными с точки зрения правящих классов, для которых даже частичная демократия была равносильна революции. Томас